Польский театр Катастрофы

Кардинал Монтини поставил Хоххуту на вид, что он совершенно ошибочно представил личность Пия XII (хотя сразу же признался, что пьесу он не читал и не видел), а затем принялся поучать, что переиначивание столь драматической и болезненной истории, безответственная игра прошлым ради эффектной театральной пьесы несут большой вред. Объяснив, что тогдашний папа сделал все возможное для спасения европейских евреев, кардинал Монтини перешел к размышлениям в условном наклонении. Предположим, — писал он, — что Пий XII сделал все, что, по мнению Хоххута, должен был в то время сделать (то есть в полный голос, публично выразил бы свой протест против уничтожения евреев). Если бы так случилось, Рольфу Хоххуту пришлось бы написать пьесу о невообразимых катастрофах, жертвой которых стали бы — после такого выступления папы — миллионы невинных христиан в Европе, где правили нацисты. Вот тогда бы, писал Монтини, поводов публично — с театральной сцены — нападать на позицию папы оказалось более чем предостаточно.

Ответ Хоххута был краток. Ссылаясь на признания в Нюрнберге Герхарда Гумперта — одного из секретарей германского посольства в Ватикане, он вспомнил, какую роль сыграл кардинал Монтини во время подготовки вывоза римских евреев в Аушвиц. По этому свидетельству, он был одним из тех людей, которые убеждали Пия XII, что об этом деле надо молчать. Как утверждал Гумперт, огромное влияние на такую позицию секретаря Пия XII имел тогдашний немецкий посол в Ватикане. Хоххут утверждал, таким образом, в своем письме в редакцию The Tablet, что кардинал Монтини придерживается позиции, которую Ватикан выработал в 1943 году под нажимом политиков, репрезентирующих интересы Гитлера.

Мы знаем, что Казимеж Деймек упорно боролся за то, чтобы пьеса Хоххута была поставлена в Польше. Мы также знаем, что автор пьесы не давал согласия, опасаясь, что она может быть использована как инструмент пропагандистской борьбы коммунистических властей с церковью. Когда же три года спустя после мировой премьеры в Германии польская премьера «Наместника» была сыграна, политические обстоятельства с лихвой могли подтвердить обоснованность такого рода опасений. Поэтому в немецкой прессе даже появились такие мнения, что Хоххут не должен был соглашаться, чтобы его пьесу играли в Варшаве. Напомним: в то время церковь находилась в остром конфликте с государственными властями в связи с празднованием тысячелетия крещения Польши. Кульминационной точкой конфликта был «арест» 22 июня 1966 года копии иконы Богоматери Ченстоховской, странствующей по Польше. Еще не утихли также реакции на письмо польских епископов к епископам немецким, с памятной декларацией и воззванием: «мы прощаем и просим прощения». Особенно вторая часть этого воззвания вызвала сильные эмоции, обнаруживая водоразделы, необязательно пролегающие по линии: «коммунистические власти — католическая церковь». Хотя, конечно, эмоции, вызванные непонятной для большой части польского общества просьбой о прощении, направленной к немецким епископам, были охотно использованы официальной пропагандой. Ведь еще не улеглось и возмущение, вызванное не слишком суровыми приговорами преступникам из Аушвица, какие были вынесены на франкфуртском процессе. Середина 1960‐х годов — это также период обостренных пропагандистских усилий государства, чтобы видеть в бывшем лагере Аушвиц-Биркенау место мученичества поляков и в то же время гибели миллионов людей со всей Европы, но без отчетливого упоминания еврейских жертв. Постановка пьесы Хоххута в то время была, таким образом, со стороны Деймека чем-то более чем рискованным. «Наместник» оказался в центре польских ресентиментов — как связанных с польско-немецкими отношениями, так и с польско-еврейскими. Обвинения в соучастии за преступления геноцида, направляемые в адрес главы католической церкви, фигура католического священника, прикрепляющего к сутане звезду Давида и присоединяющегося к римским эшелонам в Аушвиц, а также фигура доброго эсэсовца, который пытается пробудить совесть католической церкви по поводу происходящих на глазах у всех преступлений, составляли взрывоопасную смесь. Вокруг «Наместника» возник хаос эмоций, реакций, противоречивых и идиосинкратических прочтений. Спектакль игрался с весны 1966 года до осени 1968 года — таким образом, он сопутствовал всем политическим событиям того времени.