Польский театр Катастрофы

Быть может, это как раз Анджеевский, автор одной из первых литературных реакций на восстание в гетто (рассказ «Страстная неделя»), сформулировал самые важные вопросы в отношении спектакля Вайды. Прежде всего — отделился от того идолопоклоннического культа документалистики, которыми были окружены «Разговоры с палачом» с момента их публикации. Он поднял голос в защиту логики искусства и его аффективной силы. Но в конце признал, что спектакль Вайды нужно защищать: «И все-таки, и однако — это огромное моральное и общественное достижение всех: Мочарского, Анджея Вайды и трех актеров. Вот, под конец 1977 года польская сцена воскрешает Страстную неделю 1943-го, трагедию наших соотечественников еврейского происхождения, а также героическую борьбу повстанцев, входящих в Еврейскую боевую организацию […]. Свидетелям тех времен — напоминание, более молодым поколениям — достойный и склоняющий к размышлениям завет»[785]

. Анджеевский, как видно, не сомневался, что именно составляет тему

спектакля Вайды.

Анджеевский защищает спектакль Вайды скорее потому, что за спектаклем признаются существенные коммеморативные и образовательные функции (а не художественные и эмоциональные). А его общественный вес определялся прежде всего контекстом общественного беспамятства. Нелишне будет узнать, что дневник Анджеевского подвергался цензуре. Как раз во фрагментах, удаленных цензурой, можно найти объяснение причин, по которым писатель признал спектакль Вайды, несмотря на выраженное им разочарование «огромным моральным и общественным достижением». Анджеевский послал Вайде экземпляр еженедельника «Литература» вместе с вычеркнутыми цензурой фрагментами своего дневника, а также собственноручной подписью под виньеткой газеты: «Дорогой Анджей, высылаю тебе свидетельства деятельности нашей (?) цензуры. Тошно. Не в первый раз. Впрочем, тебе это известно. „Польские дороги“, как видишь, охраняются. Обнимаю тебя. Ежи»[786]

. Самый большой из вычеркнутых цензурой фрагментов дневника отсылал к чрезвычайно популярному в то время телесериалу «Польские дороги», который должен был представить панораму польских судеб во время Второй мировой войны — одному из тех сериалов, о которых вспоминал в своей рецензии Шидловский. Анджеевский признал его произведением лживым и вредным для общества. «Удачный художественный облик сериала заслонил его ошибки. Ведь все актеры, как в главных ролях, так и в эпизодах, играли как ангелы. Однако чуткое ухо не могло не уловить, что за этим ангельским хором визжит грех, по суровым законам искусства — грех смертельный, здесь отсутствовала конрадовская справедливость, отдаваемая „видимому миру“»[787]

. Анджеевский обвинил автора сценария, Ежи Яницкого, в том, что он создал усредненный, стирающий различия позиций и опыта образ войны. «Я не сомневаюсь, что создатели фильма, сценаристы и режиссер, ознакомились с обширной документацией, касающейся тяжелых, трудных и неоднозначных лет — 1939–1945 годов. И все-таки на всякий случай я обращаю внимание, что в Большой всеобщей энциклопедии имеются такие статьи: Армия Крайова, Гвардия Людова, Крестьянские батальоны, Операция в Замостье, Восстание в Варшавском Гетто»[788]. В отличие от телесериала спектакль Вайды в историческом повествовании сохранил имена собственные исторических событий, отсутствие которых в популярной культуре ПНР было, как видно, желанным идеологическим результатом.