Польский театр Катастрофы

Вайда в 1977 году был уже великим повествователем польской истории, наделенным после «Человека из мрамора» колоссальным кредитом общественного авторитета. В 1975 году Стефан Моравский опубликовал на страницах журнала «Диалог» эссе, озаглавленное «Главный топос Анджея Вайды». Он представил там гипотезу, что ви́дение истории в произведениях Вайды — это всегда производная двух сил, двух векторов, двух образов: истории «плохой» и истории «хорошей», истории «реальной» и истории «возможной», истории триумфа власти и истории жертв. «Поскольку Вайда раз за разом подчеркивает победу, которую одерживают деяния первого типа, можно было бы подумать, что он проницательный и бесстрастный художник-наблюдатель, показывающий историю так, как она того заслужила. Перед нами довольно унылая история, люди с клеймом каина, беспомощные порывы донкихотов, глумливый смех тех, кто держит скипетр, набитый кошелек или палку»[829]

. И все же в этих картинах истории Моравский всегда находит проблеск утопии, братства, гармонии, прощения — следы другого порядка истории, нежели голое насилие. Но в 1977 году Вайда — уже не только художник, но и политик, который начинает верить, что ви́дение общества, которому он служит, имеет шансы победить. Отношения между «плохой» историей и «хорошей» историей начинают складываться в другие узоры. «Ви́дение истории, впутанной в противоречия между ее реальным процессом и процессом возможным»[830]

обретает новый смысл. Ставя «Разговоры с палачом», Вайда ведь должен был согласиться на не соответствующий истине триумф истории «хорошей», признать ее общественную пользу, ее моральное, «бодрящее» значение в качестве инструмента, при помощи которого определяются источники общественного авторитета.

«Разговоры с палачом» представляются принадлежащими безоговорочно — как литературный факт — порядку «хорошей» истории, даже если рассказывают об истории «плохой». Так, как роман Богдана Чешко «Поколение», чья киноэкранизация была дебютом Вайды, по всей видимости столь же безусловно участвует в создании «плохой» истории. Так, в любом случае, оценил дело Адам Михник, когда писал о первом фильме Вайды: «Начинал он настолько же типично, насколько и отвратно. „Поколение“, фильм по роману Богдана Чешко, ничем не отличается от остальной художественной продукции соцреализма: историческое вранье и большевицкое морализаторство, сентиментальность и художественная халтура. Фильм представляет просто исключительно изолганный образ оккупации и антигитлеровского движения сопротивления»[831]

. Далее, однако, Михник пишет, как о факте, заслуживающем уважения, что Вайда не отрекся от соцреалистического эпизода в своей карьере, что он рассчитался с ним, ставя «Человека из мрамора». Это интересный след, в том числе в контексте «Разговоров с палачом». Вайде был важен, как мы помним, «киношный» эффект этого спектакля, он пригласил к сотрудничеству сценографа кино, позаботился о предельном реализме сценической картины, все происходило за тюлевым экраном, картинка загоралась над уровнем сцены, так, как это происходит в кинотеатре. Выглядит это так, как если бы Вайда хотел произвести анахронический жест и вписать спектакль в собственную кинобиографию, в ее начала, в которых доминировала военная тематика[832]

, и тем самым компенсировать тогдашнюю ложь или полуправду, на каковые он был обречен, поднимая в своих фильмах сюжеты, связанные с Армией Крайовой — хотел напомнить, что те, кто в ней сражался, после войны подвергались преследованиям. Михник писал: «В „Поколении“ Вайда произвел насилие над собственной памятью и собственным разумом. Быть может, он пошел на конъектурную игру с властью. А, может, и на самом деле „Поколение“ — результат работы, чужой и собственной, по порабощению разума талантливого художника. Ведь гитлеровская оккупация и польское движение сопротивления — явления диаметрально противоположные. И Вайда прекрасно должен был об этом знать»[833]. Вопросы и сомнения Михника можно было бы — соответствующим образом их переформулировав — отнести и к вайдовской постановке «Разговоров с палачом». Ведь и об отношении польского общества к восстанию в гетто, о всей сложности этой проблемы Вайда тоже должен был знать прекрасно. Неужели и на этот раз ему пришлось произвести «насилие над собственной памятью и разумом»?