Польский театр Катастрофы

Рецензируя первую версию сценария (озаглавленного «Кандидатская стажировка»), Адам Важик уже в первом предложении выражает убеждение, что это исключительный материал для фильма. Однако он опасается пессимистических сцен и ситуаций, которые могли бы в зрительном зале пробудить моральное беспокойство. Он также предлагает ослабить впечатление, что герои без устали смотрят в глаза смерти. Два эпизода он рекомендует переработать, а один полностью исключить — речь идет именно о встрече Стаха с Костеком под стеной еврейского кладбища: «Я сомневаюсь, что сегодня можно было бы сохранить сцену с „головами“»[841]

. Именно так звучит эта фраза в рецензии Важика — пожалуй, это единственное слово в его тексте, которое выделяется своей непристойностью. Все другие предложения Важик детально обосновывал. Можно догадываться, что в тогдашней политической ситуации все равно не удалось бы эту сцену защитить. Любая аргументация, таким образом, тут излишня, поскольку и так все знают, о чем речь. Видно, что в «еврейских вопросах» можно договариваться недомолвками. Встреча Стаха с Костеком начиная с этого момента будет функционировать в дискуссиях о сценарии «Поколения» как «сцена с головами». Это определение, взятое из романа Чешко

[842]

, не только позволяет зашифровать событие (не прибегая к идеологически неудобным уже тогда словам «еврей», «еврейский»), но также помогает от него дистанцироваться. Оно компрометирует практики репрезентации, которые настаивают на том, чтобы определенные исторические события оказались в поле зрения: еврейские головы фигурируют как «товар», то есть как суррогат, неумело имитирующий реальность. Вместо предполагаемого ужаса — невольный комизм. Как видно, в этой одной короткой фразе Важика защитные механизмы работают на полную мощь. До такой степени, что Важик в конце концов попадает в западню, используя язык гитлеровской пропаганды, который исключал евреев из числа людей, сводил их к животным и обосновывал ощущение отвращения по отношению к ним. А их смерть делал столь же само по себе разумеющейся, вынесенной за пределы поля зрения и не вызывающей ничего, кроме равнодушия, как смерть животных, предназначенных на убой. Может быть, такого рода язык был тогда в Польше чем-то вроде проявления циничного дистанцирования по отношению к фактам коллективного морального упадка, к которому явно отсылала сцена с «головами как товаром». Что интересно, все участники дискуссии переняли язык Важика, признали его определение удобным для использования и идеологически безопасным.