Польский театр Катастрофы

Речь всегда шла об одной картине — указывающей на соучастие и моральное безразличие польских свидетелей Катастрофы. Даже если театр не мог вернуть зримость этим событиями (хотя и в этом плане у него бывали неожиданные достижения), он был в состоянии обнаружить саму ситуацию вытеснения. Вайда, ставя два десятилетия спустя «Разговоры с палачом», прекрасно знал, какие образы были исключены из нарратива Мочарского — ведь он сам боролся за их присутствие в фильме «Поколение». Более того, он отчетливо обнаруживал либидинальные принципы этого контракта — хотя на этот раз был готов придать им достоверность через свой авторитет. Несмотря на то что это был контракт, заключенный на совершенно новых условиях, он поддерживал, однако, схожий принцип невидимости — на пересечении «хорошей» и «плохой» истории.

Точка, лишенная продолжения

1

При каких условиях от прошлого остается след — след, по которому стало невозможно идти, поскольку он уже ни на что не указывает или указывает слишком слабо, а происхождение его неизвестно? При каких условиях прошлое перестает быть историей (historical past), а становится только прошлым, преследующим как призрак (haunting past)? Крис Лоренц утверждает, что это происходит, когда ритуал погребения мертвых отсутствовал или был прерван[856]

.

«Спектакль Театра „Студио“ — это не натуралистическое предсказание холокоста. Он несет в себе знаки угрозы, которая может ворваться в самый, казалось бы, упорядоченный мир. Единственная конкретная отсылка к истреблению евреев — в сцене у парикмахера. Сцена эта у Гжегожевского с самого начала и смешит, и ужасает. Парикмахер — сумасшедший, но страх вызывает равнодушное молчание, неподвижный профиль Франца. В глубине разыгрывается драматическая сцена между Переростком и Советником, сцена из гораздо более поздних времен, где-то лет двадцать, то есть из времени Кристалнахт Гитлера. На спине Советника, которого перед этим лишили его заслуг перед Германией, лишили его достоинства и его одежды, Переросток рисует звезду Давида. Вот и все. Перед этим (а в историческом времени еще десять лет спустя) два Экзекутора выталкивают со сцены всю семью Франца. Сгрудившиеся в узкой рамке ширмы, родители и сестры постепенно исчезают из нашего поля зрения. Никакого насилия — только пассивная неизбежность»[857].

«Дело происходит у Парикмахера. Помощник парикмахера — Переросток грубо издевается над клиентом. Заставляет его раздеться, а потом рисует на его голой спине углем звезду. Мягкий желтый свет подчеркивает беззащитность и уязвимость тела. Две плоскости вырезают по обе стороны от клиента (Господина — его играет Антоний Пшоняк) туннель, темную тропинку, дорогу погибели. Поднимая руки вверх, окруженный пространством, из которого нет выхода, Господин постепенно исчезает в туннеле. Еще лишь мгновение горит звезда, нарисованная на спине. Туннель, втягивающий в себя клиента парикмахерской, перенесен из другого времени, ведь тут же рядом, на другом кресле сидит Франц Кафка и удостаивается чести быть бритым опереточно-гротескным Парикмахером. Парикмахер (его виртуозно играет Яцек Ярош) заливает потоком хаотичной болтовни Франца, как раз тогда, когда Господин исчезает в туннеле»[858].