Полынья

«Отвечая на призыв передовых предприятий страны, новоградские инструментальщики решили лучше использовать производственные площади. В строящемся новом цехе мер длины по старому проекту намечалось установить десять мелкошлифовальных станков. При этом коэффициент использования производственных площадей был низкий. Передовая творческая мысль нашла резервы там, где их, казалось, и не было. Старый проект был сдан в архив. В цехе устанавливается восемнадцать станков».

Егор как-то странно повертел газету перед собой, помял ее в руке, как бы стараясь убедиться, что она существует.

— Кто это сделал? — руки у Егора задрожали, и он положил газету на стол.

— Да приходил один из газеты. Посидел тут, где ты сидишь, и видишь вот…

— Я не об этом. Кто дал ему сведения?

— Да никто не давал. Просто был разговор…

Егор пристально посмотрел на Неустроева. Тот не поднимал глаз.

— Не узнаю тебя, Неустроев, — наконец проговорил Егор. — Дешево хочешь жить.

Неустроев впервые взглянул на Егора, взглянул прямо, не пряча глаз. Сказал недружелюбно:

— Ты помолчи, Канунников. Привык на все со стороны глядеть, и на свой завод тоже так смотришь. А куда деться? Твои алмазы — журавль в небе, а нам нужно, чтобы было в руках, пусть и синица. Алмазы — кто знает, где они?

— Ага, заговорил своим языком? Я все понял. — Егор поднялся. — Понял, что ты для того и снял «алмазный вариант», чтобы на моду ответить: уплотнить производственные площади. Да дураки это придумали, неужели не понимаешь? Нет, чтобы новую технологию в основу брать, пошли по формальному пути: больше станков на квадратный метр.

— Ты насчет дураков осторожнее бы, Егор. Сам знаешь, чья это инициатива.

— Глупость-то, глупость-то какая! И почему ты так поглупел, Неустроев? Оттого, что не хочешь ни за что отвечать?

— Не оскорбляй меня, Канунников, я тоже могу…

— Ты меня уже оскорбил. В лицо плюнул.

28

За дни отгула Варя перестирала, перештопала, промыла и протерла в доме все, что требовало этого, наконец, помогла Егору распилить дрова. Настроение у нее было хорошее, еще бы — закончился месяц, завод закруглил план, в приказе Романа отмечалась особая роль ОТК и Варвары Петровны Канунниковой в этой эпопее. В воскресенье супруги собирались в лагерь, но тут выяснилось, что кончается первый срок и дочь на короткое время должна была вот-вот приехать домой. Значит, поездка отпадала. Это было, пожалуй, кстати: на воскресенье завком наметил выезд на Шумшу, и там можно было интересно провести выходной.

Но еще в пятницу Егора неожиданно вызвали в совнархоз. Вернулся он домой мрачный, позвонил Ивану Летову и сообщил, что уезжает в очередной вояж, затем вытащил из чулана чемодан, который было забросил, и вот уже в дорожном плаще сидел за круглым обеденным столом. На столе — листок из тетради, карандаш, с тупого конца обкусанный Славкой.

Надо что-то написать дочери, но Егор не мог приняться за письмо. Он не знал, что написать ей. Просто хотелось разорвать листок, который положила перед ним Варя, сломать карандаш, который она ему подсунула.

Он вспомнил, как его вызвали в совнархоз. Первой мыслью было: продал Роман. Расхвалил, вот его и приглашают на работу. Что ж, он пошел бы туда и, пожалуй, согласился бы поработать годик, чтобы спасти «алмазный вариант». Была бы у него власть в руках…

Но ему предложили поехать в Чернореченск и привезти сталь. Сталь для его завода, где в последний «штурм Кенигсберга» были выброшены во вторсырье и вложены в сверхплановые изделия последние запасы металла. Роман, должно, не посмел говорить с Егором. Или стыдно ему? Как бы там ни было, Егор поедет сейчас с командировкой завода и письмом совнархоза, подписанным самим председателем. Что ж, неплохая подпорка…

Времени оставалось лишь на то, чтобы забежать на завод за командировочным, деньгами и «шанцевым» инструментом. Догадались все это собрать у донны Анны, так что бегать туда-сюда не пришлось. Зато он позволил себе немного побыть в ее обществе. Анна Кирилловна была взволнована, казалось, что-то хотела ему высказать, но так и не нахрабрилась. И только когда он встал, она остановила его движением руки:

— Как я надеялась, что вы не придете!

— Анна Кирилловна, что это вы не в унисон с начальством?

— Дорогой Егор Иванович, в кои-то веки я заимела свое мнение, и вы меня оговорили…

Егор прижал руку к груди:

— Донна Анна, извините меня за эту неуклюжесть! Вернусь, договорим. А теперь домой, собраться и написать письмо дочери. Так хотелось повидаться, и вот опять история.