Полынья

Так нелепо и закончился разговор. Егор раскаивался: уж лучше бы не звонить. Виноват он в чем, что ли? И весь день этот разговор не выходил из головы, хотя Егор все больше укреплялся в мысли, что ведет себя правильно и что и вторую часть взятой на себя задачи — достать металл на «Электростали» — ему пристало выполнить так же, как и первую. И сделает он это для завода, и для себя, и для Ивана тоже. Что бы они там, на заводе, делали без него? Егор вроде бы успокоился. Но когда вечером поднимался на горку над прудом, где стоял кирпичный, четырьмя окнами к воде, дом главного инженера, вновь ощутил неприятный осадок, бередивший душу. Постоял на крылечке, раздумывая: позвонить или вернуться в свой («свой!») дом приезжих? Встреча с Рубановым была ни к чему. Какой может быть разговор за чашкой чая, если из головы не идет глупое молчание Ивана в трубку и его слова, которые тот не сказал, а вырезал на металле алмазным инструментом: «Чем больше у тебя таких побед, тем хуже…»

Экий мудрец из Сарагоссы…

Но Егор все же позвонил.

— А я думал, вы уже ту-ту! — сказал Рубанов, открыв дверь.

— Разве «Ту» у вас садятся? Вот не знал…

И они оба засмеялись. Непринужденность встречи пришла сама собой.

Дома — в темно-серой блузе, широких черных домашних брюках и шлепанцах — Рубанов выглядел стариком, он устало горбился, большие навыкате глаза его были полны грусти, какая ни с того ни с сего накатывается на человека такого вот возраста, когда он, хотя бы на время, остается без дела.

— Недоверчивый вы человек, Егор Иванович. Отправили бы завтра вашу сталь. — Рубанов шел впереди Егора, шаркая шлепанцами по голому, золотистому от охры полу — ковров и дорожек в доме, должно быть, не признавали.

— Привычка, знаете, — сказал Егор. — Отправить да еще вслед поглядеть.

— Удостовериться, что не ошибся?

— Да, все сделал как надо!

Егор прошел вслед за Рубановым в боковую комнату, из окон которой на две стороны виднелся пруд с тусклыми отблесками зари на тихой воде. У круглого стола, покрытого льняной скатертью с северным красным орнаментом, стояли два гнутых легких стула. Две чашки на столе были тонкого фарфора и большие.

«В этом доме любят чай», — догадался Егор, увидев на низкой подставке белый самовар с черным шнуром электрического провода.

— Прошу, Егор Иванович! — Рубанов показал на стул, а сам поднял самовар и поставил на середину стола. — Моя Анна Васильевна гостит у дочери в Нижнем Тагиле. Один, как видите.

Он грузновато сел, стул под ним скрипнул.

— Для начала рыба. Сам готовил, не знаю, что и получилось. Сазан. Свой, из-за окна, — и он кивнул на окна, за которыми оловянно белел пруд, погасивший последние краски заката.

После вчерашних бычков в томате сазан был пищей богов: нежен, хорошо пропитан соусом, приятно пахнул, только кости — сколько же их в нем! — все время заставляли быть настороже.

Они ели, обмениваясь незначительными фразами, а то и молчали, выплевывая на тарелки кости, и Егор никак не мог взять в толк, зачем главный инженер пригласил его к себе. Уж не такие они друзья, да и сдружила-то их бельгийская королева, и ничто больше. Письмо совнархоза было тоже не в счет — мало ли людей ездит с такими письмами. А может, наскучило одному и рад каждому новому человеку?

«Ясно, все дело в этом», — с определенностью подумал Егор и перестал доискиваться до причины, и все для него стало обычным и уже не таило за собой глубокого смысла. Ему хотелось, правда, выяснить, как в прошлую ночь свершилось чудо и он, Егор Канунников, оказался не в хвастунах, а в героях, но начать разговор ему казалось неловким, и он молчал об этом.

Они пили чай и, не открываясь особенно друг другу — Рубанов по природе был осторожным человеком, да и жизнь научила, а Канунников, чтобы не выглядеть глупым — откровенность не у места — разве не признак глупости? — и все же касались того, что их волновало. Обоим не по душе были приступы бахвальства, которые охватывали то одну, то другую столичную газету. Это тянуло людей к шумихе, лишало деловитости. В спешке не успевали оглядываться, считать удачи и потери, научно их анализировать. Для Егора, наблюдающего все это своими глазами, не было тут никакого откровения, но то, что Рубанов говорил об этом, было для него глубоко интересным.

— Вы давеча взяли меня в штыки — не та калибровка, — говорил Рубанов, отпивая чай и не выказывая, как всегда ни нетерпения, ни волнения, — а у нас по ГОСТу другой и нет. Да и не выгодна нам мелкосортица. Так нам планируют, так учет ведут и так деньги рабочему платят. Читал в журнале: мы вот-вот перегоним Америку по производительности труда в прокате металла. Но мы гоним тонны, а не сортамент, а потом около половины наших тонн нам же возвращают машиностроители, но уже в виде стружки.

— Ну, почему никто не восстанет против этого? Видят же!

— А знаете, упадет производительность труда в металлургии, если сделаешь по-вашему.

— Разве машиностроители не восполнят?

— Но то машиностроителя… Это же другая отрасль.

— Но не держава.

— В том-то и дело.