Послание Чехова

Перед тем океан – символ земной жизни – изображался как стихия мрачная, безотрадная. Но вот оказывается, что, стихнув, он способен откликаться на зов простирающихся к нему лучей. «Сначала хмурится», потом открывается им навстречу, принимает их в себя. Заметим разницу эпитетов в предшествующем описании неба и в этом описании океана. Первое сделано с холодноватой зрительной точностью: перечислены цвета лучей, формы облаков, вполне выразимые на человеческом языке. А дальше – эмоциональный взрыв: уже не зеленое, золотистое, сиреневое, а ласка, радость, страсть…

Чехов придавал особенное значение финалам своих рассказов. Добивался их музыкального звучания, иногда называл их «фейерверочными». Писал в одном из писем: «…мне мое чутье говорит, что в финале повести или рассказа я должен искусственно сконцентрировать в читателе впечатление от всей повести» (П., 3, 255–256). Финал «Гусева», и особенно его мощный заключительный аккорд, бросает обратный свет на все, рассказанное раньше. Все как бы осеняется громадным сияющим куполом – и загубленная жизнь Гусева, и его сны, и Павел Иваныч, донкихотски воюющий со злом, и раненый солдат, задающийся вопросом о царстве небесном, на своем горбу выносящий из трюма ослабевшего Гусева, и другой солдат, врасплох застигнутый смертью, и малолетние Акулька и Ванька из далекой деревни, просто радующиеся снегу, солнцу, жизни. Все они не герои, не мудрецы, а простые человеческие существа, незаметно промелькнувшие на жизненной дороге, да и в рассказе о них, кроме двух главных персонажей, сказано лишь мельком. Однако создается впечатление, что эти люди, совершающие «свой подвиг бесполезный», не букашки, не исчезающая пена волны, а самоценные личности, маленькие миры, отразившие в себе небо. В своих смутно осознаваемых, но упорных стремлениях к добру, в своих страданиях, ошибках, смешных заблуждениях, они сопричастны некоему великому целому.

Если вспомнить парадоксальные высказывания Чехова, приводимые Буниным, то здесь он явно на стороне второго из них: «Не можем мы исчезнуть без следа». Ничего не «доказывая» с помощью логических аргументов, Чехов исподволь внушает эту мысль всем строем художественных образов. Но, как всегда, не требует признать ее безусловной истиной – возможность другого ответа на поставленный вопрос остается, выбор предоставлен читателю.

Бунин, сильно недолюбливавший современных ему беллетристов, делал исключение только для Толстого и Чехова. Чехова он ставил очень высоко, а рассказом «Гусев» особенно восхищался, «дико хвалил» его, читал вслух, перечитывал, обращая главное внимание именно на финал, увлекаясь мечтой об Индийском океане, которого тогда еще не видел. Впоследствии он много плавал по нему, ездил в Индию, Палестину, Египет – и на Цейлон. При жизни Чехова талант Бунина еще не сформировался вполне; Чехов предсказывал ему большое писательское будущее и в том не ошибся. Как писатель Бунин на Чехова не походил, был резче, жестче, менее сдержан, гораздо более субъективен; по духу ему был ближе Толстой. Но в его рассказах, навеянных дальними странствиями, особенно в повести «Братья», где действие происходит на Цейлоне, можно уловить отголоски, отзвуки и рассказа «Гусев», и тех бесед о смерти и бессмертии, которые он когда-то вел с Чеховым в Ялте. И уже через много лет Бунин написал стихотворение, проникнутое необычным для него мягким лиризмом (странно, что оно написано в жестоком 1918 году!), где есть строки, создающие иллюзию присутствия Чехова, словно бы продолжающие те беседы и отвечающие на поставленный тогда вопрос:

Есть ли тот, кто должной мерой мерит

Наши знанья, судьбы и года?Если сердце любит, если верит,

Значит – да[61].

КАШТАНКА И ДРУГИЕ

Дети лучше взрослых понимают, что земля принадлежит не только человеку, но и другим живым существам; должно быть, поэтому писатели, пишущие о животных, считаются детскими писателями, и на их книгах ставится гриф: для младшего (или среднего) школьного возраста. Чехов не был детским писателем, но «Каштанка» и «Белолобый» тоже числятся по разряду литературы для маленьких детей, хотя обаянию этих рассказов все возрасты покорны.