Последняя капля сталактита (Триптих "Время драконов" часть 3)

: Лицемерие и прежнюю ложь пропаганды — и какой-то мерзостный торжествующий шабаш ‘коммунистов под андреевским флагом’,— на фоне тупого закручивания гаек под фанфарные лжеперестроечные заклинания,– дебилизм прессы, “тиви”, эстрады, радио и прочего, во что упирался взгляд — и ( если уместно столь меркантильное наблюдение ) дорожание, дорожание, дорожание с одновременным, как в цирковом фокусе, исчезновением всего отовсюду...

Роскошный магазин-универсам в родном квартале встретил огромными пустыми залами – под плакатами «хлеб – наше богатство!» и образцами разделки свиных и говяжьих туш красовалась морская капуста в томатном соусе и стройные ряды бутылок уксусной эссенции; от винного отдела не осталось и следа — после почти полугода пребывания там созерцать это было даже не дико. Больно и тошно.11111111111111

: Это была агония режима, и ничего хорошего впереди видно не было — должно было стать только хуже. Хотя как “хуже” — я тогда ещё слабо представлял. Видно было лишь, что совок издыхает, и в агонии своей и из страха расплаты крушит напоследок всё живое в себе и вокруг себя... Мы ведь знали, что он клинически болен — болен сам собой, и “это не лечится”,— а значит, вполне могли застать, увидеть его конец —

— НО КТО ИЗ НАС ПРЕЖДЕ ХОТЯ БЫ МЕЧТАЛ ОБ ЭТОМ?..

— а кто из тех, что мечтали, знал —— как это будет страшно, люто, злобно и бесчеловечно???

/ “ГРАБЬ НАГРАБЛЕННОЕ!!!” — и награбленное у народа изымалось вторично, и перераспределялось на глазах у всех бесчисленными полчищами комсомольской, гэбэшной, армейской, партийной и прочей номенклатурной вши,— под трескучие фразы и стандартные истины, и разгул так называемой “преступности” — организованных полчищ кровопийц рангом пожиже, чем шакалы и саранча от номенклатуры — но их верных подручных: до поры, до времени...

Понимаете, я ведь никогда прежде не занимался тем, что называется “политикой” — даже в те годы, когда, с точки зрения, скажем, Сашки иль Пищера ей просто нельзя было не интересоваться — мне, как и Сталкеру, любые разговоры о том, какие “бяки” наверху заправляют всей нашей жизнью, были в принципе чужды и неинтересны. Моей жизнью они не “заправляли” — потому что любой человек всегда сам определяет для себя меру своих отношений с миром,—

: Я определил себе ту жизнь, что не включала в себя ни “совковое влияние” на меня, ни моё “сопротивление” этому мифическому влиянию. И трендить — совершенно-попусту — о различных несовершенствах нашей жизни в смысле политических недомоганий для меня было тоже самое, что всерьёз обсуждать мерзопакостность наступления оттепели зимой иль дождливой погоды летом. Тут мы со Сталкером придерживались одного мнения,— и хотя бы потому даже это некое сходство наших характеров между собой никогда не обсуждали.

: Было незачем.

— Но то-ли свойство моего “близнецового знака” такое, что я легко отражаю-копирую окружающих меня — и мир, что вокруг,— то-ли на самом деле времена наступали столь мерзкие, что даже мне трудно оказалось сдерживаться...

То-ли действительно: весь мир настолько пропитался политическим сквернословием и соответствующими поступками и действиями людей, что я невольно оказался втянут в его чернушечный омут. И кружился в затягивающем водовороте совдеповского мэйнстрима нашей жизни: как прочие, не в силах выбраться, не в силах найти свежего воздуха, чтоб глотнуть и очистить забитые чёрной водой лёгкие... Конечно, проще всего не описывать того моего состояния — но ведь тогда, если разобраться, и писать, в сущности, не о чем. А раз я взялся за ручку в попытках описать именно то наше время — приходится это делать. Как бы чужды мне подобные рассуждения ни были. /

: Не было сил терпеть это,— как невозможно стало, как прежде, стараться не обращать внимания на всякую гнусь и сволочь ( быть может — приходит “спасительная” мысль “из теперь”: всему виной мои отлучки-поездки,— и контраст возвращения?.. Не знаю ),— но просто тошно было оставаться один на один против всего, что видел и слышал. Тошно — даже не то слово. Однако мира моих друзей, где прежде находил я убежище и опору, больше не было. По крайней мере, так казалось и виделось мне.

— И тогда я спустился один под землю. Потому что наверху находиться доле не мог. Но ещё потому, что должен был понять: ЧТО держало нас в Ильях столько лет –

— вместе-ли, порознь — не важно:

: держало, не отпуская,— не выпуская на поверхность и не позволяя “там, наверху” отрываться от Ильей,—

: держало, казалось, навечно — но...

Я знал, что если не сделаю этого сейчас — потом наступит то, что называется “NEVERMOR”.

Тяжёлое слово.

И я погрузился в Ильи.