В прошлый раз Вим был только в карантинном блоке, теперь же он увидел, какой огромный здесь плац для поверки. Восемь деревянных бараков стояли вплотную, узкой стороной к плацу. По обе стороны плаца он видел каменные бараки, похоже, построенные недавно. С дальней стороны стояли три больничных барака – утром туда отправилась большая группа заключенных из Хузума.
Лагерь был обнесен двойной оградой из колючей проволоки высотой около трех метров. И даже за оградой Вим видел вооруженных эсэсовцев с овчарками. Вышек было больше, чем ему было видно из карантинного блока, – не меньше семи или восьми. И стояли они не только по углам, но и в других местах. На вышках были установлены большие прожекторы и пулеметы. Чтобы сбежать отсюда, понадобилась бы недюжинная хитрость. Выжить здесь нелегко, но бегство – это верное самоубийство.
Ближе к вечеру первые команды вернулись с работ в глиняном карьере, на полях и заводах. Виму на мгновение показалось, что он очутился в более человечном мире. Но стоило ему увидеть, как эсэсовцы и капо нещадно колотят измученных узников, он понял, что это была лишь иллюзия. Нойенгамме ничем не отличался от Хузума. Основной девиз –
На второй день Вим познакомился с новым местом работы. Заключенных будили в пять утра. Если кто-то поднимался недостаточно быстро, появлялся жирный, ленивый капо с дубинкой. Звали его Феликсом, а заключенные прозвали его Ван Вугт – до прибытия в Нойенгамме он отличился в концлагере Вугт в Нидерландах. Все знали, что он жестокий садист, непредсказуемый и абсолютно иррациональный. Был сочельник, но Феликсу не было до этого дела. Поработать дубинкой он любил.
На поверке Вим стоял навытяжку, как обычно, в центре группы. Слева он видел большую рождественскую елку, которую по приказу начальства установили заключенные. Дерево стояло символом искупления. Виму это не понравилось, он вообще не был сентиментален. Елка показалась ему сознательной стратегией нацистов. Они пытались ослабить заключенных, сделать их мягкими и чувствительными. Тоска по дому заставит проявить слабость, и тогда они будут безжалостными.
После поверки их быстро направили в подвал
Вим, как всегда, делал вид, что усердно работает, но пальцы его еле шевелились. Работать сидя было гораздо легче, чем копать канавы, но в лазарете Хузума у него была свобода передвижений. Он целыми днями занимался облегчением своей жизни в лагере – добывал еду, искал новый соломенный матрас, занимался одеждой и личными вещами. Здесь провернуть подобное будет гораздо труднее, хотя об этом можно будет подумать позже. Сначала нужно набраться сил.
Работа прекратилась в пять часов. Через полтора часа закончилась поверка. Капо орали и орудовали дубинками чуть поменьше. Может быть, они тоже думали о доме, как и двенадцать тысяч остальных заключенных. Как оно там, дома? Что происходит в теплых и светлых домах Дании, России, Франции, Польши, Бельгии, Нидерландов?
Виму плеснули два половника супа из брюквы в металлическую миску и выдали кусок хлеба. Примостившись на своей полке, он начал есть. Гайт уже покончил с ужином и принялся вспоминать, какие вкусности готовила его мать в сочельник. Но Вим отказался слушать:
– Это тебе не поможет, Гайт. Это тебя лишь ослабит – а эсэсовцам только того и надо.
Гайт непонимающе смотрел на него. В сочельник 1944 года в его глазах стояли слезы.
В тот вечер около девяти вечера
Все стояли, погруженные в собственные мысли. Настроение от воспоминаний стало сентиментальным. Люди думали о родителях, женах и детях. У многих текли слезы. Легкий снегопад усиливал рождественский дух. Никто не чувствовал ни холода, ни пронизывающего восточного ветра, все забыли об ужасах, голоде и боли. На мгновение все мысли устремились к миру и воспоминаниям о доме.