Постижение военного искусства

Германское сосредоточение на два фронта, из которых на одном будет 3-5 корпусов, а на другом 20-22, представляет, как видно, очень опасную игрушку. Это — колотушка, находящаяся в неустойчивом равновесии, которая больно ударит того, кто крепче ее потянет. Русско-французская стратегия стоит перед очень трудной задачей. Действия коалиции бывают часто неудачными именно по отсутствию искренности. Близорукий эгоизм может толкать на очевидно гибельный образ действий. Ведь если бы после маньчжурских неудач мы не взялись серьезно за усовершенствование наших вооруженных сил, Польша и по сие время оставалась бы для Германии второстепенным театром и нам по-прежнему приходилось бы учитывать каких-нибудь 2-3 немецких корпуса. Впрочем, такая идиллия, наверно, уже привела бы к войне, к разгрому Франции и к установлению германской гегемонии. Как в тройственном союзе первая боевая роль принадлежит Германии, вторая — Австрии и очень скромная третья — Италии, так и в двойственном союзе имеется известная градация. Семь лет тому назад первая роль безусловно принадлежала Франции, теперь она безусловно отошла к России. Почет первой роли связан и с тяжелыми обязанностями, из которых первая состоит в том, чтобы сразиться с важнейшей ратью противника. Нашей большой военной программе надо считаться не с одним довольно значительным усилением соседних армий за последние 3 года (германская армия — на 157 тысяч человек), а с тем, что вместо двух германских корпусов придется драться с 15 или 20.

В стратегическом отношении Россия и Франция представляют коня и трепетную лань, запряженных в одну и ту же колесницу. Подготовка к войне должна допустить дружное напряжение их усилий, без которого нет победы. С этой точки зрения нельзя согласиться с теми эгоистическими мнениями, которые так часто разделяются во французской печати относительно дальнейшей эволюции наших сухопутных сил. Стремление подравнять русское участие в европейской войне по скоротечной операции французской армии, вступающей в решительную битву в Лотарингии, вполне объяснимое желанием ослабить удар по Франции направлением более тяжелой части колотушки на русский фронт, не отвечает интересам союза. Равняться надо по важнейшему театру.

Если французы очень беспокоятся, не запоздаем ли мы своим участием в войне, то мы вправе потребовать от наших союзников такого переустройства их обороны, чтобы ни при каких условиях через 4-5 недель после начала войны не могла бы начаться перевозка немецких войск с долин Мозеля и Мааса к Одеру. Мы не можем допустить, чтобы французы проиграли бы новое Кир-Килиссе. Французские Адрианополи — Туль, Вердюн, Эпиналь — должны находиться в состоянии, приличествующем нации, рискующей не только тридцатимиллиардной контрибуцией, но и своей самостоятельностью. Соответственно с изменением ролей, подготовка Франции должна стать более оборонительной; французы должны в стратегии дать то, что Петр Великий дал в тактике, процедив шведскую армию под Полтавой сквозь линию редутов. Это решение — далеко не блестящее; оно вызовет, конечно, возражение со стороны выдающихся офицеров французской армии, умы которой ориентированы в сторону наступления во что бы то ни стало, защиты каждого вершка французской территории от неприятельского посягательства, упования почти исключительно на свои собственные силы. Но такое решение координирует действия французов и русских; французская армия перестанет быть хрупким бьющимся объектом — и это вернее всего гарантирует Францию от германского вторжения. Переход французов к такой скромной оборонительной подготовке к войне заставит уже нас подумать о том, чтобы французы не отставали от нас и предприняли бы крайне энергичное наступление, как только выяснится, что перед ними оставлен лишь слабый германский заслон.

***

В корню придется запрячься русской армии. Армия, занимающая в союзе первое место, обязана ныне по обучению, снабжению, численности и железнодорожной сети быть подготовленной к захвату в два месяца неприятельской столицы. Чтобы попасть в цель, надо брать еще выше.