Постсоветская молодёжь. Предварительные итоги

Эрозия и последующий распад жесткой государственной, планово-распределительной экономики повлекли за собой изменения характера занятости у молодых, но не затронули реального политического участия. Публичный крах идеологии, лозунгов и символов господства официального советского марксизма, воспроизводившегося на протяжении десятилетий, быстрее всего отразился на взглядах молодежи, легче других возрастных групп расставшейся с его лозунгами и принципами. В опережающих группах столичной молодежи или молодежи мегаполисов, в студенческой среде процесс десоветизации и деидеологизации завершился к 1988–1991 годам. К началу социальных и экономических реформ (то есть с 1992 года) наблюдается спад политической мобилизации в обществе в целом, но особенно у квалифицированной и образованной молодежи, ранее поддерживавшей курс Горбачева и Ельцина. Он вызван утратой доверия к большинству политических лидеров и государственных институтов (последней волной политической мобилизации была попытка консервативного мятежа «патриотических сил» – коммунистов, отставных военных летом и осенью 1993 года, подавленная лояльными новому руководству России войсками). В социальном смысле – как область влияния или самореализации – политическая сфера остается для молодежи в целом заблокированной другими (старшими) поколениями, а в культурном плане – в области идей, оценок, символов – скомпрометированной во многом предшествующими возрастными генерациями, а потому «чужой» для молодежи, занявшей в ее отношении дистанцию. Доля молодых людей, заявляющих в ходе опросов общественного мнения в первой половине 90-х годов, что они «не интересуются политикой» и «не разбираются в ней», поднялась до 64 % (среди 16–20-летних) и до 51 % в когорте 20–25 лет. Смена ценностных приоритетов и низкая включенность в текущие социально-политические конфликты и проблемы (из-за изменения шкалы приоритетов и падения значимости карьеры на государственной службе, в системе федеральной или региональной бюрократии – напомним, что и то и другое в этот период представляло собой распадающиеся и малопривлекательные структуры) объясняют то обстоятельство, что в отличие от старших возрастных категорий населения, тяжело переживавших утрату статуса, гарантированного социального положения, авторитета качественного образования и профессиональной квалификации, молодежь не была склонна драматизировать происходящее, вполне прагматически оценивая новые возможности и необходимость адаптироваться к идущим изменениям в частном порядке, решая свои проблемы повседневного существования. Таким образом, формировалось специфическое отношение неучастия и отказ от ответственности за положение дел в стране, размывание коллективистской и интеллигентской идеологии и идентичности. Радикализм прорыночных ориентаций у самых молодых продолжал расти и в последующие годы, тогда как во всех старших возрастных группах он снижался. Надежда на то, что изменившаяся система экономических отношений (самый свободный период в новейшей истории России) обеспечит не просто благополучие, но тот уровень процветания, который представлялся немыслимым в советское время, была более важным фактором массовых иллюзий и социальной стабильности, чем политическое участие и дискредитация новых «демократических» властей. Такого рода иллюзии играли роль «антидепрессанта» у молодых россиян, поверивших, в отличие от старших, в новую жизнь и новую Россию. Чрезвычайно важно, что эти представления поддерживались не СМИ, не заверениями политических лидеров, не какими-то символическими публичными фигурами, «референтными группами», а кругом «своих», убеждениями и верой сверстников, ставшими основой самооценок и самореференций для этой среды. Более глубокий анализ показывал здесь нарастающее влияние западной массовой культуры – моды, потребительских стандартов, вкусов, рекламы и т. п., консолидировавших эту общественную среду, оказавшуюся вне зоны контроля и воздействия со стороны нового государства. Какое-то значение имело здесь и становление новых, более спокойных и прагматических в сравнении с тоталитарными представлений о функциях власти и границах ее правомочности, но вряд ли эти мировоззренческие политические новации были широко распространены и действенны в те годы. Важно подчеркнуть, что этот процесс «деполитизации» (его не следует смешивать с характерным для тоталитарного режима отчуждением от принудительного участия в показных мероприятиях «солидарности с властью» – участии в «общественной работе», митингах, субботниках и т. п.) означал размывание прежних, довольно традиционных для русского общества представлений о «целостности» молодежи как генерационного слоя или природной массы, обладающей единством определений и качеств, и появление разнообразного спектра возможностей и путей собственного планирования своей судьбы, выбора жизненной стратегии.