Виола хмурится. Я тоже. Мы устали и с каждой минутой устаем все сильней – и пытаемся не думать о том, что видели в Фарбранче. Мы идем и бежим уже чуть ли не полночи, а реки все не видно. Я начинаю бояться, что мы не туда свернули, но даже если так, отсюдова уже не повернешь.
–
У меня прямо глаза на лоб лезут.
– Вот нельзя так! Во-первых, если будешь читать чужие мысли, никто тебе спасибо не скажет.
Виола скрещивает руки на груди:
– А во-вторых?
– А во-вторых, как хочу, так и говорю!
– Ну да, я заметила.
Мой Шум начинает волноваться, и я делаю глубокий вдох, но тут Виола шикает на меня, ее глаза сверкают в темноте, и она смотрит куда-то в сторону.
Плеск воды.
– Река! – лает Манчи.
Мы бежим дальше, поворачиваем, сбегаем по небольшому склону, опять поворачиваем, и вот она, река, прямо перед нами, широкая, гладкая и спокойная, куда спокойней, чем в прошлый раз. Мы молча падаем на скалистый берег и пьем, а Манчи забирается прямо в воду и жадно лакает.
Виола сидит рядом со мной, и на меня снова накатывает ее тишина. Как бы ясно и четко она ни слышала сейчас мои мысли – ну, мы все-таки тут одни, никаких посторонних Шумов, – оглушительная тишина раздирает меня на части, как самое страшное горе. Хочется взять эту тишину и вжаться в нее, исчезнуть, раствориться в пустоте.
Как хорошо было бы сейчас просто исчезнуть. Как чудесно…
– Я не могу не слышать тебя, – говорит Виола, вставая и открывая сумку, – когда мы одни и вокруг больше никого.
– А я не могу не слышать тебя, – отвечаю я. – И неважно, есть кто-то рядом или нет. А ну брысь из воды! – кричу я Манчи. – Там могут быть змеи.
Пес не слушается: стоит в воде и виляет задом до тех пор, пока повязка не отваливается и не уплывает, а потом сразу выскакивает на берег и принимается лизать хвост.
– Иди сюда, я посмотрю.
Он тявкает в знак согласия, но, когда я подхожу, тут же прячет хвост под себя – насколько позволяет новая длина. Я осторожно его вытаскиваю. Манчи без умолку бормочет:
– Хвостик! Хвостик!
– Представляешь? – говорю я Виоле. – На собак твой пластырь тоже действует!
Она достает из сумки два диска, продавливает их большими пальцами, и они вытягиваются в бутылки. Наполнив обе водой, она бросает одну мне.
– Спасибо, – не глядя, говорю я.
Виола вытирает свою бутылку насухо. Пока она убирает воду в сумку, мы стоим на берегу, и по ее молчанию я чувствую: она хочет что-то сказать.
– Послушай, я не хочу тебя обидеть, – наконец выдавливает Виола, поднимая на меня глаза, – но не пора ли прочесть ту записку? Ну, на карте.
Я чувствую, как заливаюсь краской и как во мне просыпается желание спорить.
А потом я просто вздыхаю. Я устал, уже поздно, и нам
В общем, я кидаю рюкзак на землю, вытаскиваю книжку и разворачиваю карту. Не глядя, протягиваю Виоле. Она достает фонарик, светит им на записку Бена и начинает читать вслух. Надо же, хоть она читает своим голосом, у меня такое чувство, будто это Бен со мной говорит, будто это его голос летит сюда из Прентисстауна и бьет в самое сердце.
– «
– Ну да, некоторые приняли, – замечаю я.
Виола продолжает:
– «
Я краснею еще сильней – к счастью, вокруг темно.
– «
– Да, я самый младший в городе. Через двадцать семь дней мне исполнится тринадцать, и по законам Прентисстауна я стану мужчиной.
Отчего-то я не могу не вспомнить, что показывал мне Бен…
Про то, как мальчик становится…
Я тут же прикрываю эту мысль другими и выпаливаю:
– Но я понятия не имею, зачем они ждут, когда я повзрослею!