Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

— Тебе вообще ни до чего-то дела не было, Кнут Брюммер, ты всегда прятался от жизни. Ты…

Громкий голос дезертира перебивает ее:

— Нет! Неправда! Он просто не знал ничего лучшего. Он вынужден был прятаться. Многие, многие километры пути он боялся, всегда боялся.

И Кнут живо видит перед собой маленького горбуна, его глаза, исполненные печали и страха.

Стук в дверь. И возглас: «Откройте!» Кнут возвращается к действительности. И впрямь он сегодня утром закрыл за дезертиром дверь.

Перед ним два советских солдата, оба с автоматами на изготовку, а сзади одна из тех увядающих девушек, что живут в доме.

Кнут не успевает и рта раскрыть, как она выпаливает:

— Вас разыскивают русские, господин Брюммер.

— Ваше имя Брюммер? — спрашивает солдат.

Старик все еще во власти грез, он не может так быстро переключиться. И когда солдат произносит «пошли» и машет стволом автомата, Кнут не сразу соображает, что это относится к нему. Погруженный в свои мысли, он идет в глубь комнаты, отворяет шкаф. Слышит, как за спиной солдаты возбужденно переговариваются на незнакомом языке, затем снова голос фрейлейн:

— Они вас забирают, господин Брюммер. Ах, какое несчастье! И за что только все это! Уж вы-то наверняка никому ничего не сделали!

Солдат стоит позади Кнута со взведенным курком. Но старик всего-навсего вынимает из шкафа фуражку. Проходя мимо фрейлейн, роняет:

— Ничего никому не сделал. Что верно, то верно. А ведь мог, пожалуй, мог хоть кому-нибудь что-то сделать. За это меня и берут. Так мне и надо…

— Давай, давай, — подгоняет солдат.

В приемной советского коменданта — он обосновался в служебном кабинете директора почты — Кнут для начала ждет. Довольно долго, как ему кажется. Потом отворяется дверь, кто-то заглядывает, дверь снова захлопывается. Молодая женщина в офицерской форме пересекает комнату, кладет на стол какую-то бумагу, выходит. Старик покашливает, но она не обращает на него внимания. Что ж, у старого человека есть время. Достаточно времени, чтобы прийти в себя и задаться вопросом, в чем же он, собственно, может быть виноват. Вот, скажем, на похоронах Иоганны он шел первым, за ним тянулась добрая половина городка, шел не без гордости, если говорить начистоту, но, по существу-то, гордости не было и в помине, потому что была грусть. Нет, нацистом он никогда не был, это уж точно. Вновь отворяется дверь, заглядывает молодой солдат, дверь захлопывается.

Ну ладно, допустим, он ничего не делал против нацистов, но ведь и для них ничего. Если уж с таких взыскивать, так и без него немало наберется. Гм, а ведь надо было, наверное, да что там, определенно надо было что-то делать. А он… Вот этого не смыть ничем.

Появляется офицер, он уже в летах, входит, остановившись в двух-трех шагах от Кнута, прикладывает к козырьку два пальца, проходит мимо.

Нет, тут, видно, что-то другое. Но что? Что? Дверь снова отворяется. Двое солдат, они ссорятся, так по крайней мере это выглядит, голоса звучат далеко не дружелюбна. Стоя на пороге, они переругиваются минутку-другую, потом уходят.

А в коридоре еще больший гомон и возбуждение: там много людей, и все они как будто ссорятся. От этого тревога и страх проймет хоть кого.

И вдруг Кнут догадывается, чего от него хотят. Эта комната с громоздкими кожаными креслами, массивный письменный стол с завитушками по краям, затканный цветами ковер, эти картины на стене — старинная церковь и гавань, — книжный шкаф со стеклянной дверцей — ну конечно, ведь раньше тут жил и нес службу директор почты. Все так и дышит деньгами. И можно больше не сомневаться, о чем пойдет разговор. Русские наверняка хотят расспросить его о миллионах, которые застряли у шведского короля. Тридцать шесть миллионов, не считая процентов и процентов на проценты. Факт, решили пощупать почву, а вдруг удастся поживиться. Может, они воображают, что в силах тягаться со шведским королем; что ж, придется объяснить, что кое-кто знает его лучше. Не так-то все просто.

Дверь открывается; офицер средних лет здоровается, проходит к столу, кладет фуражку рядом с кипой документов, закуривает, жестом приглашает Кнута к столу, предлагает сигарету. Ее берут, разумеется. Курьезная штука. На добрую половину из картона, и только вторая половила — табак. Набить трубку, однако, можно, как и всяким табаком. Итак, сигарета надламывается, табак бережно всыпают в головку. От огонька тоже не отказываются, потом благодарят, прикоснувшись двумя пальцами к голове, так как офицер, кажется, не слишком словоохотлив. Это становится ясным, когда появляется другой офицер, тот, что постарше, он что-то говорит по-русски, и офицер за столом кивает. Еще раз кивает. И тот, другой, уходит. Ну, если этот молчальник думает, что сейчас кое-кто по своей воле заговорит о миллионах, он просчитается!

Неужто русский офицер совсем немой? Командовать-то как-никак надо! В коридоре воцарилась тишина, но те, кто там только что гомонили, уж во всяком случае, умеют разговаривать достаточно громко.

Дверь снова открывается, но кое-кто даже головы не поворачивает, кое-кто продолжает спокойно посасывать трубку.