Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

— Подкрепись-ка, пап. Мама очень просила меня последить за тобой.

Пауль засмеялся, подмигнул мне и сказал не без гордости:

— Вот она. Моя большенькая.

Едва ли такое определение подходило Зигрид. Разве только если знать, что у Пауля еще трое младших детей. О ней можно было сказать все, что угодно, только не то, что она уже большая. В кондукторском снаряжении, с сумкой на широченном ремне через плечо, она казалась хрупкой и изящной — ребенок, утопающий в серо-зеленой форме кондуктора. Решив, что она, подобно многим студентам и школьникам, «подрабатывает» здесь, я спросил:

— Неужто на каникулы нельзя было придумать чего-нибудь поприятнее? Поездку на море, скажем, или в лагерь? На Балтику или в сосновый лес?

Она покраснела. Я это заметил, хотя ее прелестное личико освещалось только скудным светом в вагоне. Вместо нее ответил все еще жующий Пауль; в голосе его звучало желание защитить дочь.

— Эх, бургомистр, ты в этом ничего не понимаешь.

Чего же я, черт возьми, не понимаю? Я не хотел обидеть ни ее, ни его. Я промолчал, и это, пожалуй, было самое разумное, что я мог сделать в ту минуту. Потому что Зигрид вдруг отвернулась, ее оживление пропало, мои дальнейшие расспросы могли бы еще больше опечалить девочку. Ее одноклассники давно уже были на Балтике, в сосновом лесу. А она, более впечатлительная, чем другие, осталась дома. Впервые оказавшись вне привычной школьной обстановки, она чувствовала себя ущемленной. Там, в чужих краях, каждый день вместе, дверь в дверь или палатка возле палатки, даже лучшие друзья могут друг другу надоесть, могут совсем по-иному взглянуть друг на друга. Тайное там, пожалуй, станет явным. Она слышала, как некоторые девчонки обсуждали, что взять с собой. Можно было подумать, что у них с собой будут не чемоданы, а бездонные бочки. Четыре, пять, шесть пар нейлоновых чулок — разноцветных паутинок — мечта всех женщин, даже будущих, туфли на любую погоду, белье и платья — самые лучшие вещи из самых дорогих магазинов; куда ей с ними конкурировать, да, именно конкурировать, другим словом это не определишь. Расстроившись, она придумала какой-то предлог и отказалась от поездки. Тебе что, опять с ребятишками сидеть надо? Но когда об этом узнала мать и по глазам дочери догадалась об ее беде, она незадолго до каникул принялась пересчитывать свою наличность, до последнего пфеннига, и предложила купить ей новый купальник, тоже в лучшем магазине. Купальник стоит сто тридцать марок, даже за бикини — вверху ничего, внизу тоже ничего — нужно выложить сотню, а она, ее мать, должна работать за эти деньги чуть ли не месяц. Разве это не безумие? Целый месяц каждый вечер на велосипеде, в дождь и ветер, в холод и в жару, из-за каких-то двух лоскутков. Но хотя бы на пляже, где парни так пялятся на девчонок, Зигрид не должна жаться по углам. Она должна иметь купальник, красный, с черно-белыми кружевами, точь-в-точь такой выставлен в витрине, он будет ей в самый раз, ради него мать готова даже ничего не дарить девочке ко дню рождения. Но Зигрид наотрез отказалась. Она не хочет сидеть на шее родителей и деньги на бикини заработает сама. Следующее лето тоже будет жарким и прекрасным. Жизнь ведь только начинается. Вот почему, когда я с ней познакомился, она была в форме кондуктора.

Время от времени, встречаясь с Паулем Зайденштиккером, я передавал ей приветы. А недавно он показал мне ее фотографию.

— Как, — закричал я, — это та самая худышка?

Одну только осень да еще зиму я не видел Зигрид, но за это время она заметно повзрослела. Я бы ее при встрече ни за что не узнал. Ребята все чаще стали ухаживать за ней. Скромная манера держаться, естественность, легко объяснимая уже известными нам причинами, привлекали многих. К тому же она была красива. Парнишка из параллельного класса, сын не то врача, не то директора или еще какой-то важной персоны, как говорил Пауль, каждый день привозил ее домой на мотороллере. Соседи себе все глаза проглядели, простаивая за дверьми, выходившими в темный коридор, и глядя в замочную скважину: они подсчитывали, сколько раз гаснет двухминутный свет, пока молодые люди прощаются друг с другом. И отцу забот прибавилось. От меня Пауль их не скрывал, я же пытался его утешить:

— Все птенцы когда-нибудь улетают из гнезда. Тебе этого не изменить.

Теперь парень каждое воскресенье приезжал за Зигрид. Звонил, преподносил матери цветы — знает, что положено, — и всегда просил разрешения прокатиться с девушкой за город. Уже зацвела вишня, в небо парили первые ласточки. Казалось, Зигрид хочет наверстать в эти дни все, что было упущено прошлым летом. За несколько часов до его приезда она уже дрожала от волнения, причесывалась, прихорашивалась, на заработанные деньги вместо купальника купила нейлоновую куртку, хорошо защищавшую от ветра, и вообще вела себя так, будто ее только что выпустили из клетки. Наблюдая за дочерью, Пауль думал. Старался доискаться причины столь внезапной перемены в дочери.

— Ох, не знаю, — ворчал он, — ох, не знаю, лишь бы все это хорошо кончилось.