Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Честно говоря, если бы он добежал сюда из города, где находится техникум, мне бы это больше понравилось. Но Линкслибель-то этот всего в пятнадцати километрах отсюда. А может быть, даже и в двенадцати. Ведь сейчас мы находились посреди бора, далеко от деревни.

— А домой ты пойдешь? — продолжаю я растравлять рану.

— Что мне там делать? Никто меня не поймет.

— Не говори так, — парирую я, — однажды я тоже сыпался на истории. Мы должны были написать небольшую работу, а я не знал ничего, ни одного слова, понимаешь, ровным счетом ничего. И вдруг у меня что-то кольнуло в животе, я громко взвыл, учительница подбежала и говорит, что я и правда очень бледен и не нужно ли мне выйти. Вот этого бы ей не следовало произносить, потому что, как только я очутился за дверью, я припустил бегом, бежал, бежал и не успел опомниться, как оказался дома. Бабушка всплеснула руками, я смущенно пролепетал что-то о головной боли, она начала меня жалеть — все это школьные занятия и эта вечная алгебра — и стала пичкать меня медом от нервов. На следующий день отец позвонил в школу, холерина, сказал он и сам этому поверил, ведь бабушка с ее причитаниями в два счета сделает из каждой колики в животе опасную болезнь. Короче говоря, все сошло благополучно, а работу я до сих пор еще не написал.

Петер поглядел на меня свысока.

— Надувательство! — сказал он. — Сплошное надувательство!

Нет, вы только послушайте его! Сам же удрал, а меня упрекает в надувательстве. Я очень обиделся, свистнул сквозь зубы и собрался уйти.

— Эй! — закричал он, широко раскрыв глаза. — Ты куда?

Он совсем присмирел, этот Петер. Не хочет, чтобы я пошел и все рассказал в деревне.

— Видишь ли, — произносит он самым дружеским тоном, — есть у нас один такой экзамен. По математике. Больше года я кое-как успевал по этому предмету, а потом у нашей преподавательницы родился ребенок. С тех пор для меня все было кончено. Новый математик делал все по-другому, он засыпал доску числами, как фокусник, опомниться не успеешь, а их уж и нет. Я зубрил дома, запряг своих приятелей, они мне тоже помогали, но все напрасно. С февраля я болтаюсь, как уличный фонарь на ветру, представляешь, что это такое. Словом, я совсем отстал. До экзамена это кое-как удавалось скрывать, но сегодня хороший бы вид у меня был… Потому я просто…

— Смылся, — добавил я. И очень рад, что вместе с этим словом мог опять свободно вздохнуть. — Ну и что теперь дальше? — спрашиваю я через некоторое время.

Петер пожимает плечами:

— А ты знаешь?

Эх ты, говорю я про себя и лихорадочно обдумываю, что ответить, но ничего дельного мне в голову не приходит. Наконец я советую:

— Ты должен скрыться. Уехать куда-нибудь. Найти работу и все забыть…

Не успел я сказать, как тут же понял, что это чепуха: Куда может деться Петер? Ведь каждый тут же спросит, как его зовут, откуда он явился. Потребуют документы и все узнают. Петер тоже ничего не отвечает на мое предложение.

— Тогда вернись домой и все расскажи.

— Не пойдет, — отвечает Петер, — там бы меня вероятно, поняли, но товарищи со стройки — эти не поймут никогда. Ни за что, понимаешь? Ведь прошлым летом я убежал от них. Уволился в самый разгар работ. Даже бригадир, уж на что он ратует за повышение квалификация, и тот хотел удержать меня силой. Но наконец он понял, что меня не переубедишь. Хорошо, сказал он, иди! Но не попадайся мне на глаза, по крайней мере пока не станешь инженером. А ребята из бригады зажали в кулаке свои молотки и так на меня смотрели, что до сих пор мороз по коже подирает, когда я о том вспоминаю.

Понять его легко. Я тоже не хотел бы иметь дело с бригадой разъяренных каменщиков. Потому я не вижу иного выхода и говорю:

— Ну, так возвращайся назад, в техникум. Скажи там, что у тебя корь, что ли. Или еще что-нибудь в этом роде. Может, экзамен перенесут и снова тебя примут.

Петер энергично затряс длинногривой головой.

— Туда я больше не пойду, — говорит он, и слова его звучат почти как тот недавний стон. — Ничего я там не потерял. Да и не выйдет у меня ничего! Зачем мне мучаться? Уж если ты такой тупица, что ничего не смыслишь в математике, когда она преподается строго научным методом, тогда ты не должен учиться. Тогда твое дело — возить мусор. В тачке. Целый день. Всю свою жизнь. Вот тебе мое мнение…

Я был окончательно обезоружен. Огляделся вокруг — небо над нашими головами, под ногами гравий, перед глазами стена тесно сплетенных скрюченных сосен, а рядом все еще чихающий Плутон, которому непонятно, что же происходит, и ничего больше…

— Но здесь-то ты не можешь оставаться, — говорю я наконец. — Я, конечно, принесу тебе одеяло и что-нибудь из еды, но дольше трех дней ты здесь не выдержишь.

Петер пристально смотрит на меня, потом опускает взгляд на носок своего правого башмака, которым растирает на земле камешек. Потом — второй, третий, а я стою и думаю, что таким способом он еще и весь котлован вымостит, больше мне в голову не приходит ничего.

Но вот Петер снова стонет, теперь он опустил голову на руки и ерошит себе волосы.