Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

На командном пункте дежурный гаунтшарфюрер разбудил адъютанта командира батальона, коренастого человека с неподвижным, напоминающим маску лицом, словно высеченным из камня. Я еще ни разу не видел его лицо взволнованным; когда он разговаривал, казалось, оживает сфинкс. Он выслушал донесение Вебера и посмотрел в корзину, которую ротенфюрер поставил на стол в доказательство того, что старая женщина добывает продовольствие для скрывающихся повстанцев.

Правда, содержимое корзины очень мало напоминало продукты питания: это были полусгнившие остатки пищи, к которым никто из нас не прикоснулся бы. Горбушки хлеба, выкопанные из-под развалин; нужно было умирать с голоду, чтобы принимать такую пищу.

Адъютант осматривал корзину не менее двух-трех минут, а затем шагнул к старухе и вдруг рявкнул: «Куда несешь хлеб?»

Старуха часто заморгала веками, лишенными ресниц, словно испугалась грубого окрика. У нее было морщинистое лицо, выцветшие глаза, из-под платка выбивались седые пряди: она была закутана в черную шаль с длинной бахромой и стояла, слегка наклонившись вперед. Она не отвечала; ее взгляд выражал растерянность и чуть ли не удивление.

Адъютант подал Веберу знак, ротенфюрер не спеша размахнулся и ударил. Старая женщина приняла удар стоя, у нее громко застучали зубы, затем она рухнула на колени. Вебер поднял ее и прислонил к стене бункера.

Я в первый раз присутствовал на допросе, а то, что происходило здесь, было не чем иным, как самым обыкновенным допросом. И все же мне показалось, что удар нанесен мне, острая боль пронзила меня; это ощущение длилось несколько секунд, пока я не почувствовал сладковатый привкус крови: в волнении я прикусил язык.

Адъютант спросил во второй раз:

— Кому ты несла хлеб?

Он спросил это вкрадчиво, почти дружелюбно. Тогда старуха заговорила заплетающимся языком, удар, видимо, оглушил ее.

— Переводчика, — приказал адъютант. Дежурный вышел из помещения. Адъютант ходил взад и вперед по бункеру и курил. Вскоре явился заспанный переводчик, он был явно зол, что его потревожили.

Адъютант повторил свой вопрос, переводчик перевел. В ответ старая женщина произнесла несколько слов и затем замолчала; с необъяснимым спокойствием смотрела она через маленькое окошко в ночную тьму.

— Говорит, что кормит голубей, — перевел переводчик.

— Лжет, — сказал адъютант совершенно спокойно. — Гауптшарфюрер!

Дежурный щелкнул каблуками. Он рванул к себе ящик письменного стола и вытащил кабель с резиновой изоляцией. Выражение его лица как будто говорило: «То, что последует за этим, ниже моего достоинства». Он сунул кабель Веберу. Тот, как бы примеряясь, взмахнул кабелем и со свистом рассек воздух.

Услышав шум, старая женщина повернула голову, и ее блуждающий взгляд скользнул по кабелю, потом она вновь стала смотреть в полную тьму.

— Чего вы ждете? — спросил адъютант. В его голосе звучала ирония.

Вебер ударил. Он ударил старуху три, четыре раза по голове. Она упала на пол и тяжело привалилась к бетонной стене бункера. Переводчик наклонился и стал ее уговаривать. Мне казалось, что она без сознания, однако с большим усилием старая женщина произнесла несколько слов.

— Она настаивает на своем, — заявил переводчик. — Старуха говорит: «Я кормлю голубей».

— Продолжайте! — сказал адъютант. Он, рассматривал свои ногти.

Тут Вебер впал в бешенство. Со всего размаха наносил он старой женщине увесистые удары по голове, все время только по голове. Она вся обмякла и рухнула на пол вниз лицом. Тогда Вебер остановился, хотя его рука, судорожно сжимавшая кабель, продолжала дергаться в ритм ударам. Старуха лежала на полу, из ее носа тоненькой струйкой бежала кровь, а из неподвижного рта, клокоча, вырывались какие-то слова, все одни и те же слова.

Адъютант зевнул.

— Прекратим, — произнес он скучающим тоном.

Затем его взгляд упал на меня.

— Увести, — сказал он, и это было скорее добродушное распоряжение, нежели приказ: — Расстрелять!

И он оставил бункер.

Я услышал грубый, хриплый голос, повторивший приказ. И, только склонившись над старой женщиной, я понял, что этот голос принадлежал мне. Я поднял ее. Она была не тяжелее ребенка. Когда я выносил ее, теплая кровь бежала по моей руке. Толчком ноги я прикрыл за собой дверь бункера. Выйдя на холодный ночной воздух, я ощутил дрожь, охватившую тело женщины.

Я отнес ее метров на двадцать в поле, покрытое развалинами. Опустил на землю. Она пошевелилась, застонала. Я медленно направил дуло автомата в ее голову. Палец неподвижно лежал на спуске курка. Вдруг я понял, что выстрелы оборвали бы не только биение сердца старой женщины, но и мою жизнь.

Я многое слышал, не всему верил и вообще старался не думать, не знать… А тут я знал лишь одно, что завтра либо стану таким же, как Вебер, адъютант и другие эсэсовцы, либо… Я не стал размышлять до конца над значением этого «либо». Я направил дуло автомата в небо и согнул палец, лежавший на спуске курка. От оглушительного треска автоматной очереди мне почудилось, будто страшная маска упала с моего лица.

Не дойдя до бункера, я обернулся и бросил взгляд на поле, где громоздились развалины.