Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Не ответив, я опрометью бросилась прочь. Я готова была залепить ей пощечину за такой вопрос — ведь для меня никакого вопроса не было. Дома я тут же выложила родителям свое решение. С этой минуты они не переставали тревожиться за мою судьбу и предрекали мне в будущем нужду еще горше тон, какую я испытала в детстве. «Но нельзя идти против своей совести, — внушали они мне, — поступай так, как она тебе велит. Ведь только одна совесть может тебе повелеть взять в мужья человека бедного, да к тому же калеку».

Вскоре, однако, мне пришлось убедиться, что здесь повелевает не только совесть. Тот самый помещик, что вначале говорил совсем иное, не знал теперь, как поскорее избавиться от батрака-сироты, который уже не годился для работы ни в поле, ни в хлеву. И вот он, не спросившись ни меня, ни моих родителей, разнес слух, что его батрак женится на дочери паромщика, что дело это, мол, уже давно решенное. Как же могла я после этого отступиться? Да и какая девушка на моем месте не сдержала бы своего слова — ведь каждый в селе знал, как боготворила я своего милого, как восхищалась его новым парадным костюмом. Дом, где мы жили, сходни и паром — все это было господское. Вот помещик и решил за нас, что самое правильное будет, если его батрак поселится у нас и будет работать на пароме вместе с отцом. Более подходящую работу для него, для калеки, трудно подыскать.

В один прекрасный день в дверях нашего дома появился двадцатипятилетний молодой человек, высокий, стройный, темноволосый, в том же парадном костюме, не пострадавшем ни чуточки. Я была застигнута врасплох и не знала, радоваться ли мне, я почти забыла, что сама хотела этого… Случилось это в сентябре 1930 года, а на первое октября уж и свадьбу назначили.

Рассказчица умолкла. Поднявшись, подошла к окну, затем вернулась и снова опустилась на скамью рядом с сыном. Под ногами у них лежала соломенная циновка, прикрывавшая только ничтожную часть истоптанного пола. Стены были все в пятнах, а над дверью разбегались в разные стороны извилистые трещинки, словно пучок лучей, правда, отнюдь не похожих на нимб над головой святого. Кроме скамьи, в комнате стояло пять стульев, три кровати, стол, сундук и шкаф. Дверцы шкафа были расписаны пестрыми цветами, однако сам шкаф выглядел таким же обшарпанным и потертым, как и все в этой единственной в доме тесной каморке.

— Вот здесь нам и предстояло сыграть свадьбу, — продолжала женщина, и горькая усмешка мелькнула на ее лице. — Но неожиданно помещик вошел в наше положение и хоть на один день пожелал нам помочь. К нашему дому потянулись телеги, груженные столами, стульями, камчатными скатертями, столовым серебром. У самого переезда был накрыт огромный стол, сходни и паром иллюминированы. «Словно у венецианских государей», — толковали кругом. На свадьбу прибыло все село. Помещик позаботился и об угощении и о вине. И впрямь всего было вволю, для каждого нашлось место за столом. Но уже на следующее утро от всего великолепия не осталось и следа. Все было увезено обратно: и столы, и стулья, и камчатные скатерти, и столовое серебро, и пестрые бумажные фонарики, даже свечные огарки и остатки вина. Как бы между прочим хозяин поместья просил нам передать, что это пиршество недешево обошлось ему, и теперь он находит, что мы квиты. Иначе говоря, он считал, что сполна заплатил за искалеченную руку батрака. До меня, признаюсь, не сразу дошел смысл его слов. Отец разъяснил мне их и в то же утро сказал: «Ну, вот ты и замужняя женщина. Теперь тебе уже придется откладывать не на шелковые платья, а на кусок хлеба». Отец оказался прав. Вместе с именем Доббертин я узнала, что такое голод.

Услышав имя Доббертин, мальчик насторожился.

— Это и есть мой отец? Ты о нем хочешь рассказать, мама?

— Твой отец?.. — Женщина покачала головой и судорожно сжала руки, лежащие на коленях. — Нет, это не твой отец. Но он дал тебе имя. Доббертин — это мое и твое имя, и, несмотря ни на что, честное имя.

Мальчик ничего не понял из этого потока слов. Он повторил свой вопрос, но мать приказала ему молчать и продолжала свой рассказ — голос ее был на удивление резок.