Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

— Парадный костюм был снят и повешен в шкаф. Мой муж Иоганнес — видишь, какое у него было благородное имя, — надел рабочую куртку и сразу вдруг изменился. Изменилась и вся моя жизнь, наша жизнь. Раньше паром кормил родителей и меня. Теперь нас стало четверо, и мы еле сводили концы с концами. С каждого пассажира на пароме мы получали десять пфеннигов. Иной раз за день перевозили до ста пассажиров, иногда же не больше двадцати. За переправу мотоцикла или коровы нам причиталось пятьдесят пфеннигов. По вечерам мы радовались, если в нашей кассе оказывалось семь-восемь марок, больше десяти мы никогда не зарабатывали. Сто марок в конце каждого месяца, будь то зимой или летом, мы обязаны были относить помещику. Он требовал арендную плату даже тогда, когда паром простаивал в течение многих дней. Это случалось чаще всего во время ледохода. Наш «паром-самолет» был наглухо прикреплен к тросу и двигался по течению, без мотора. Им надо было управлять умеючи, а это было нелегкое дело, особенно при ледоходе. Тяжелее всего приходилось моему Иоганнесу — ведь он был совсем неопытен, да и владел только левой рукой. Помнится, однажды трос лопнул, и суденышко понеслось, подхваченное течением. В другой раз я была вместе с Иоганнесом на пароме. К поясу у меня была привязана тяжелая кожаная сумка, хоть и собрала я какие-то гроши. Вдруг мы почувствовали сильный толчок, паром завертелся среди льдин и устремился вниз по реке. Я с трудом сдерживала женщин, которые обезумели от треска ломающихся льдин и норовили прыгнуть с парома в воду. Признаюсь, я тоже похолодела от ужаса, когда наш паром волчком завертелся все быстрее и быстрее.

Та поездка чуть было не стала для нас последней. Но мой Иоганнес и слышать не желал о смерти, не знаю уж, откуда у него была такая воля к жизни. Он бросился в ледяную воду, схватил оборванный конец троса и поплыл к берегу, подтягивая за собой паром. Никто не хотел этому верить, даже мой отец, который на своем веку немало натерпелся страху с паромом. Но хотя паром был спасен, в нем все-таки оказалась пробоина. Пришлось чинить, и почти две недели он не работал. В довершение всего хозяин отказался оплатить покупку нового троса — ведь это был уже второй случай за зиму. Мы истратили последние деньги, и теперь нам оставалось только, как говорится, положить зубы на полку. Да, то была суровая зима, первая зима после нашей женитьбы. Впрочем, самой суровой она не была…

Случалось порой, что мы отбрасывали прочь все заботы и, стоя у мостков, смотрели вслед проплывавшему пароходу. Смотрели и гадали, мимо каких городов и сел лежал его путь и где ему еще предстоит побывать. Мне нравилось мечтать о большом далеком мире… Иной раз мы всходили на паром и, пока не было пассажиров, покачивались на волнах. Эльба, обычно спокойная и доброжелательная, нередко превращалась в коварного врага. Нам приходилось постоянно следить за сменой ее настроений и по возможности приноравливаться к ее капризам. Как крестьянин, когда подходит время жатвы, следит за облаками, так и мы, особенно в период таяния снегов, следили за рекой. Во время паводка уровень воды поднимается с каждым часом.

Мы все выше и выше подтягивали сходни, вплоть до самого порога нашего дома. Стою я, бывало, с кожаной сумкой у плиты, пеку картофельные оладьи и через окошко билеты выдаю. И так каждую весну, дня три или четыре. В любую минуту вода могла перемахнуть через порог, а нам было весело. Во все же остальное время года — льет дождь, светит ли солнце или дует сильный ветер — я постоянно находилась под открытым небом. Как тоскливо было это однообразие! Отец и муж сменили друг друга, меня же сменить было некому. Изо дня в день один и то же: вот мне подают знак, я отматываю канат от столба, последней прыгаю на паром, первой схожу на противоположном берегу и там креплю канат — одно и то же от зари до темноты. Так всю жизнь трудилась и моя мать, а потом она лежала больная и уже не могла помочь мне.

Воздух, насыщенный запахами с реки, постоянная сырость, холодные утренние туманы не каждому могут пойти на пользу. Вода в Эльбе густая, затхлая, с каждым годом все мутнеет. Ее волны несут бесчисленные отбросы, грязное тряпье, пучки волос, бумагу, масляные круги. Все это пропитано ядовитыми щелочами. Течение выбрасывает этот мусор на берег; солнце печет, дохлые рыбы и раки разлагаются, целые тучи мух, жужжа, кружат над этой «выгребной ямой». Постой на берегу минуту, и тебя охватит отвращение.

Моя мать очень страдала от всего этого. Она часто жаловалась, что с Эльбы тянет землистой сыростью. При этом губы ее подергивались, и я отлично понимала, что она имеет в виду, о какой земле говорит. Конечно же, о могиле, которую нам вскоре и пришлось выкопать для нее километрах в трех от берега.