Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Ну, вот и все, пронеслось в голове. Хотя точно не помню, что я тогда подумал.

Вдруг солдат опустил дуло и вплотную наклонил свое лицо к моему.

«Ну что, капут тебе? — спросил он и указал автоматом на окровавленный бинт.

«Ты капут. Это очень хорошо», — добавил солдат.

Потом он что-то крикнул по-русски. Через окно пробирался еще один солдат, с готовностью помогавший третьему, который тоже влезал в окно. У этого третьего в разорваной гимнастерке грудь крест-накрест была перевязана широким бинтом. Оба солдата подхватили его и уложили на какую-то шубу. По его лицу было видно, что он тяжело страдал.

Я заметил, как двое других поглядели на меня — наверное, обдумывали, что же им теперь со мной делать.

Должно быть, они хотели меня прикончить. Сквозь это окно палил из пулемета Майерхоф, я подавал ему патроны, а потом начал стрелять сам. Я уставился на солдат. Их взгляд не сулил ничего хорошего. Тот, что был около меня, навел автомат.

Я снова поднял руки.

Вдруг раненый что-то прошептал им и покачал головой.

Но у меня был пистолет. Я тоже мог стрелять. Мне не хотелось так дешево отдать свою жизнь.

Раненый лежал, прислонившись к стене, в двух шагах от меня, и тяжело дышал. Те двое положили ему на колени автомат, ствол был направлен прямо мне в грудь.

Тот, что первым забрался в подвал, вплотную подошел ко мне.

«Ты — фашист. Ты пойман. Понял? И давай не глупи. Понял?»

Оба солдата наклонились и поцеловали раненого. Он был много старше их. Потом они снова выбрались из окна на улицу. Грохот боя стал еще сильнее.

Так мы остались с раненым одни. У него на коленях лежал автомат. Мой пистолет был спрятан в картошке.

Пусть только он попробует в меня выстрелить, я сам его тут же прикончу. Так думал я. В полутьме я плохо различал его лицо, он же, наверное, видел меня лучше. Свет из окна падал как раз на мое лицо.

Вдруг я почувствовал, что теряю сознание. Сказалось, вероятно, напряжение последних часов, потеря крови и страх смерти. Нет, надо взять себя в руки, главное, не показать, что я совсем без сил.

И тут раненый спросил: «Ты ведь совсем молодой. Сколько же тебе лет?»

Он произнес это четко, на моем родном языке. По его произношению я сразу понял, что он родом из нашего города. И я позабыл о своей ране. Я понял. Здесь, в подвале, передо мной сидит немец, немец в русской гимнастерке, один из тех, кто предал Германию. Один из тех, кто кричал в микрофоны и призывал нас бросить оружие.

Вот что я думал в этот момент: только бы пистолет Майерхофа сработал без отказа!

«Сколько же тебе лет, отвечай!»

«Так точно, семнадцать», — ответил я.

«Ты сам из этого города?»

«Так точно».

«Что ты заладил «так точно» и «так точно»?»

«Вы же меня допрашиваете. Я пленный».

«Да, это верно. Ты пленный. Но скажи спасибо, что тебя так не шарахнуло, как вот этого унтер-офицера. Да еще перед самым концом».

Раненый закашлялся и прижал руки к груди.

«Доволен, что война к концу идет?»

Я промолчал, а сам подумал, что ей и впрямь скоро конец. Раньше мне это совсем не приходило в голову. Но там, за окном, еще бушевала война и стрельба становилась все яростней и ожесточенней.

Раненый наклонил голову к окну, и мне стало видно его хмурое и напряженное лицо.

Я пошарил в мешке с картошкой, нащупал холодную рукоятку пистолета.

Раненый сказал:

«Скоро все кончится. Да это и не может дальше продолжаться. А они все сопротивляются и сопротивляются. Вот такие, как ты, стреляют до последнего патрона. И что только Гитлер из вас сделал! Эй ты, ну ответь же, почему вы сопротивляетесь как сумасшедшие?»

Осмелев, я спросил:

«Почему вы с русскими? Вы же немец!»

«Сердцем и разумом я уже давно с ними. Ты пока что не можешь это понять. Но скоро и ты прозреешь. Поймешь, что я прав, а ты нет. Чем занимается твой отец?»

Я ответил с горечью:

«Мой отец погиб. Так точно, погиб».

«Кем он был до войны?»

«Слесарем».

«Работал в этом городе?»

«Так точно».

«Где же?»

«На заводах Лемке».

Он немного помолчал.

«Я и сам работал у Лемке. Много воды с тех пор утекло. Потом бросили меня в тюрьму… Я тоже был слесарем. Давним-давно… Но надеюсь скоро опять, приняться за работу. Совсем скоро…»

Я, кажется, даже привстал, несмотря на сильную боль. Мне показалось просто невероятным, что этот человек в русской гимнастерке тоже служил у Лемке. Проходил сквозь те же ворота, что и мой отец. По-видимому, он ориентируется в городе не хуже меня. Знает его как свои пять пальцев и указывает русским ближайшие пути. Хотя он мог многое позабыть, ведь он давно уже здесь не живет.

«Куда тебя ранило?»

«В бедро».

«Рана сквозная?»

«Не знаю. Вообще я ничего не знаю».

«Болит?»

«Да, да, — сказал я с ужасом, жаркая волна захлестнула меня. — Я же здесь сдохну как собака. Помру от столбняка, от потери крови».

«Спокойно, — сказал человек у стены. — Не бойся. Нас отсюда вытащат. Там пока еще идет бой. Но о нас вспомнят. Андрей не может забыть, что я здесь».

Может, твой Андрей про тебя и вспомнит, думал я, а меня, врага, еще, чего доброго, прихлопнет.