Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

— Да, но какие, — возразил Альфред. — Надеюсь, дельные. Ради которых стоит иной раз целую ночь глаз не сомкнуть. А не пустая болтовня, что яйца-де раньше гроши стоили, а у русских солдат плохие манеры и что наш уполномоченный, если волнуется, путает дательный с винительным.

Седоволосый кивнул и ладонью потер шею. Уставившись в воду, он пробормотал:

— Да, да, да, да. — Потом он замолчал и стал грызть ногти: Альфред знал за ним эту привычку.

— И если на стройке я что-нибудь сделаю не так и мне всыпят как следует, то я по крайней мере буду уверен, что тут все честно, без подвоха. — Альфред перевел дух и взглянул на старика. — В наше время это многого стоит.

Чайки все еще летали в бухте, величественно простирая свои ослепительно-белые крылья над двумя парусными лодками. Ветер крепчал, повеяло прохладой.

— У-ух, — вымолвил седоволосый и принялся крутить скрипучее тормозное колесо; он вращал его все быстрей и быстрей, пальцы напряглись, и жилы вздулись. Рубаха расстегнулась, и воротник сполз набок.

Альфред наблюдал, как у причала засуетились пассажиры, задние напирали, словно здесь предстояла битва за места, водители включили моторы явно раньше времени, и у машин из выхлопного отверстия вырывались голубые облачка. Каждый раз одна и та же картина.

— Напиши-ка мне, как пойдут твои дела, — попросил седоволосый.

— Непременно, — ответил Альфред.

— И если тебе когда-нибудь понадобится совет друга… — Старик издал сухой смешок, глаза его беспокойно забегали.

— Я знаю, — сказал Альфред и обернулся к нему.

— Ну, бывай.

— Я обязательно напишу тебе, — повторил Альфред. И когда их взгляды встретились, добавил: — На самом деле многое выглядело иначе, чем ты думаешь. В сущности, ты мне всегда нравился.

— Да уж ладно.

— Поверь, я тебя не обманываю.

— Верю, верю.

— До свидания, отец, — сказал Альфред и сошел на каменистый берег. Он еще раз обернулся. Фигура старика отчетливо выделялась на фоне ранних сумерек. Кругом пахло дымом и бензином.

— До свидания, — отозвался седоволосый.

Гельмут Заковский.

Приговор.

(Перевод И. Солодуниной и А. Студенецкого)

[4]

Несколько лет тому назад в городе А. — районном центре земли Гессен — и далеко за его пределами с особенным нетерпением ожидали суда над некой Ханной Глауда, обвиняемой в убийстве. Интерес к процессу возрос еще больше, когда стало известно, что в связи с ним прокурор города А. — представитель влиятельных кругов общества — подал в отставку. Он отказался от верной и блестящей карьеры и открыл частную контору. Тогда же поговаривали, будто он был в близких отношениях с обвиняемой и оттого не мог выдвинуть против нее обвинения.

Газеты с фотографией обвиняемой раскупались нарасхват, женщина эта, несмотря на свои сорок лет, отличалась своеобразной красотой, а история ее жизни трогала сердца людей.

Правда, человеку несведущему трудно было составить себе о Глауда сколько-нибудь определенное мнение, газеты давали противоречивую картину жизни обвиняемой и ее преступления.

Ближе всех к истине был, по всей вероятности, очерк молодого журналиста, который лично знал бывшего прокурора и которому удалось добиться свидания с подсудимой.

В свое время очерк этот не был опубликован, а потому мы считаем своим долгом предать его ныне гласности.

В последние дни марта 1945 года по улицам гессенской деревушки медленно двигалась автоколонна с притушенными фарами. Позади грузовиков громыхали длинноствольные орудия, из чего явствовало, что это была зенитная часть.

Неподалеку от деревни, возле моста, колонна остановилась. Офицеры и командиры взводов отправились к головной машине на совещание.

Эта остановка дала водителям машин долгожданную возможность поразмяться. Ноги у них затекли, и теперь они вылезли из кабин и, прислонившись к машинам, торопливо курили сигареты, отбрасывая их после нескольких жадных затяжек, и вполголоса переговаривались о том, куда их переводят и как долго вся эта волынка еще протянется — чертовы американцы уже наступают ям на пятки. На скамьях грузовиков скрючились, тесно прижавшись друг к другу, солдаты: кто дремал, а кто и спал, несмотря на ночной холод. Не спал только один. Он не отрывал глаз от прорези в брезенте, не спал потому, что, несмотря на сгустившиеся сумерки, узнал родную деревню.

Когда водитель снова сел за руль и захлопнул дверцу кабины, солдат опустил брезент. Дрожащими пальцами он чиркнул спичкой и поднял ее над головой. Вспыхнув на какой-то миг, язычок пламени выхватил из темноты неясные очертания спящих товарищей. На лице одного из них зияющим провалом чернел широко раскрытый рот. Солдат убедился: все спали.

Моторы взревели, машина за машиной, нащупывая в темноте неяркими лучами деревья вдоль дороги, двинулись в путь. Когда тронулся с места последний грузовик, из него кто-то выпрыгнул.

В деревне этой жила женщина лет за тридцать, вдова лесничего Ханна Глауда. Последние дни ее, как и всех односельчан, не покидала тревога.