Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

И я снова нащупал пистолет. Автомат на коленях солдата уже не был направлен мне в грудь. Раненый зажег сигарету, несколько раз затянулся, тут же тяжело закашлялся и даже скорчился от боли.

«Нельзя вам курить с таким ранением», — сказал я.

Раненый бросил сигарету, посмотрел на меня.

«Что верно, то верно. Да мне все равно уж ничем не поможешь». Он с трудом выговаривал слова.

А я подумал: с какой это стати я еще о нем буду волноваться? Пусть себе подохнет от своей сигареты. Пусть захлебнется кровью. Ведь у него, должно быть, прострелено легкое.

Вдруг я почувствовал, что меня начинает лихорадить. Меня трясло от холода, потом снова бросало в жар. А бой все продолжался, и, замирая от страха, я представлял себе, что умру в этом мерзком подвале.

Тут раненый сказал: «Ты уже думал о том, как все будет, когда они там кончат стрелять? Прежде всего надо тебе отсюда выбираться. Домой бы тебе».

Я молча сжимал в руке пистолет.

Раненый привстал, наклонился ко мне.

«Ты весь дрожишь? Будь они прокляты со своей бессмысленной обороной! Мы бы уже давно выбрались отсюда, лежали бы себе на кроватях в лазарете. На, выпей!»

Он с трудом подполз еще ближе и протянул мне фляжку. Я жадно глотал горький чай.

«И вот это еще попробуй», — сказал раненый.

В первый раз в жизни пил я русскую водку. Слезы навернулись на глаза, но мне сразу полегчало.

«Вот видишь», — сказал он.

Раненый сидел на корточках прямо передо мной и тяжело дышал. Его лицо было совсем рядом. Нет, он был гораздо старше, чем я сначала думал. Быть может, виной тому усталость или густая щетина на щеках?

Мне показалось, что он улыбнулся. Автомат он прислонил к стене, и дотянуться до него теперь было нелегко.

«А вы что будете делать, когда кончится война?» — спросил я и сам удивился своему вопросу. Я все еще нащупывал пальцами пистолет. Достаточно было вытащить его из мешка и нажать курок. Раненый тоже глотнул водки.

«Если я выживу, — сказал он медленно, — то работы будет невпроворот. В Германии все должно быть построено сызнова. И это не так просто. Ты и сам видишь, как все тут обстоит. Все плохо. А начнем мы с таких людей, как ты. Это, наверное, будет самым трудным. Но твое поколение молодо. На это вся наша надежда. Именно вы и должны нам помочь. Это важнее всего».

Я слушал его, а сам думал: что, если выстрелить прямо сейчас? Помечтали и хватит.

Он взглянул на меня и сказал:

«У меня тоже есть сын в твоем возрасте».

«Где же он?» — удивленно спросил я.

«Не знаю, — ответил он сдавленным голосом. — Может быть, торчит сейчас в таком же подвале, может быть, еще стреляет. А может, его и в живых-то нет».

Вдруг он выкрикнул изо всех сил:

«Что, вам все еще мало, еще не получили сполна?»

Снова приступ слабости.

До меня донесся голос раненого:

«Видать, тебе совсем плохо, парень. На, глотни-ка еще.

У меня здесь припасена таблетка».

Я сделал глоток, и водка обожгла меня. Я видел, что каждое движение причиняет ему боль. На его ушанке блестела ярко-красная звезда. Он налил чай в погнутый жестяной ковшик, бросил туда таблетку.

Он протянул мне ковшик, и я выпил.

«Здесь в картошке у меня спрятан пистолет», — сказал я и кивнул головой на место рядом со мной, где он лежал. Раненый взглянул на меня, пошарил в мешке и вытащил пистолет. Он осмотрел его со всех сторон, разрядил магазин и швырнул в тот угол, где лежал Майерхоф.

Он смотрел на меня, я смотрел на него.

Потом он снова подполз к стене и сел точно так же, как и вначале. Даже положил себе на колени автомат.

Я лежал спокойно и не избегал его взгляда. На улице стихал бой.

«Знаешь что, — сказал раненый после долгого молчания. — если все будет в порядке, из тебя что-нибудь да получится. Обязательно получится».

Тогда я еще совсем не представлял себе, что из меня может получиться. У меня была выбита почва из-под ног. Но этот немец в гимнастерке говорил так уверенно, что у меня стало хорошо на душе. И я навсегда запомнил его слова.

Таблетка начинала действовать, и я заснул. Проснулся я, услышав русскую речь. Солдаты были уже в подвале.

Я увидел, что раненый все так же сидит, прислонившись к стене. Он указал им на меня.

Моя нога горела, как раскаленный уголь. Когда меня начали поднимать, я чуть было не завыл от боли, но тут же потерял сознание.

Я открыл глаза и понял, что лежу в советском военном госпитале. Я начал расспрашивать русских о том немце, который носил их форму.

Мне называли разных людей, но того раненого не знал никто.

Вот так все и было, Матиас, двадцать пять лет тому назад.

Отец замолчал. Матиас не записал в блокнот ни строчки.

— Выпью-ка я водки, — сказал отец и налил себе рюмку до краев.

— Ты его больше никогда не видел? — спросил мальчик.

— Нет, никогда, — ответил отец. — Ни в плену, ни позднее, когда вернулся. Но я всегда продолжал его искать. Даже сейчас, когда я куда-нибудь еду или оказываюсь на новом месте, я всегда ищу его. Но так до сих пор и не нашел. Наверное, мне уж никогда не придется с ним повидаться.

— Как же его звали? — спросил Матиас.

Отец допил водку.

Матиас сказал: