«И дым отечества нам сладок и приятен», —Землею итальянской проезжая,Я мысленно все время повторялаЗнакомые слова, и мне казалось,Что вижу я далекие селенья:Идут и песню девушки поют,Хозяйки хлопотливые встречаютСвоих коров и пастушка с отарой,Хозяева, не прибавляя шагу,Степенно возвращаются с работы,Тайком поглядывают на дымок,Что вьется над трубою невысокой,И думают: «Ну, вот уже и ужин…»Мне виделись росистые лугаВолынские: вдали чернеет лесЗубчатою стеной, и нависаетНад ним туман безмолвным, серым моремЭй, вы, в лесу иль в поле, берегитесь,То вероломно движется трясучка!Но не страшит поехавших в ночноеТуман в лесу, где манит их дымок:Там развели товарищи костер,Там сухо и тепло, роятся искры,Как золотые пчелы, пляшет пламя…«Скорее — на дымок!..» А я смотрелаНа итальянские бездымные селенья(Огня так мало нужно для «поленты{41}»)И на поля, на страшные «ризацца»[54]Где невидимкой реет малярия,Ни дыма не боясь и ни огня, —И в каждом стуке мчащихся вагоновОдно мне слово чудилось: «Чужбина».Туннель! И дым влетел ко мне в окноПрогорклой тучей, — нехороший дым.Иль нехорош был уголь итальянский?Так не душил и дым в курной избеВ моем Полесье… Как там славно пелиНа свадьбе дружки, — хата вся звенела,Был чистым звон, без хрипоты, хотяЕдва виднелись лица в туче дыма;Тот горький дым нам выедал глаза.А все ж не так, как этот: потому ли,Что он древесный был — и наш, родной?…«Sampierdarena!»[55] Слава тебе, боже!Уж скоро Генуя, а там и отдых,И море, и веселый небосклон,И древний город гордой красотыОтважного, свободного народа…«Вот Генуя», — куда-то вдаль рукоюПоказывает старый господин.А я смотрю — не вижу: мгла закрыла.«Скажите, сударь, часто ль тянет с моряТакой туман?» — я задаю вопрос.«Туман? То вовсе не туман, а дым.Он здесь всегда. Да поглядите сами!»И вправду: там, у пристани громадной,Во мгле седой похожие на мачты,Вздымались трубы тонкие, — и сколькоИх было! Целый лес! «Да, здесь растетБогатство наше!» — важно молвил спутник,Но не были хрустальны окна фабрик.Из окон то богатство не сияло,Там, в окнах, что-то темное гнездилось…Я вспомнила тогда приморский город.Не итальянский, а другой, и третий,Четвертый, — у иных, родных морей,И город не у моря, — у рекиСтремительной, гудящей на порогах,Как рейнская скала{42}, где гул водыКакие-то колеса заглушают…А там — и села, даль полей, кудрявыхОт свекловицы… И повсюду трубыВысокие-высокие, как сосныНа горных кручах — разве что без веток…Мы въехали в предместье. Там стоялиЗадымленные, черные дома,Угрюмо сгорбившись. К печальным окнамБелье приникло, как сама нужда:Не выгнать, — хоть в окно гони, хоть в дверь.Выглядывали призраки из окон —Невольничьи, измученные лица,И плыл над ними дым, легчайший дым:Не душит он, глаза не выедает,А только небо прячет от людей.И солнышко у них крадет, и пьетЛюдскую кровь, и гасит свет в глазах,И все цвета из-за него седеют.Никто его не видит, но всегда,И днем и ночью, каждое мгновенье,Отчетливо, хоть скрытно и беззвучно,Он говорит: «Я здесь, всегда я здесь».Тот итальянский дым проник мне в сердце,И дрогнуло оно, и онемело,И больше не твердило мне: «Чужбина».