Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Весной 1962 года в театре репетировали второго «Спартака», ставил его Леонид Якобсон из Ленинграда — талантливый полуопальный хореограф, вынужденный подрабатывать постановкой народных танцев для молдавского ансамбля «Жок». Крайне забавный разговор состоялся между Плисецкой и Брежневым накануне премьеры. Леонид Ильич предложил балерине подвезти ее домой (по-соседски!) после приема в честь короля Лаоса. Пришлось согласиться. По пути он не только развлекал Плисецкую стихами Есенина («Все пройдет, как с белых яблонь дым…») и песнями («Шумит и стонет Днипр широкий…»), но и пытался приставать к народной артистке, цапая ее «по-медвежьи» рукой за колено:

— Чем новеньким порадуете своих поклонников в этом сезоне?

— Начала репетировать «Спартака»…

— Дак я ж «Спартака» видал…

— Вы видели постановку Моисеева, а это Якобсон…

— Юхансон? Хоккеист, что ли?

— Якобсон. Леонид Вениаминович. Замечательный хореограф.

А все-таки интересно: каким образом хоккеист мог ставить в Большом театре балет? Если бы еще балет был на льду — тогда понятно, а тут — сцена. Но бог с ним, с Юхансоном, у нас и своих хоккеистов навалом.

«Спартак» Якобсона, сделанный на «полупальцах», приглянулся Соломону Юроку — лучшему другу советских артистов (понятно после кого!), пообещавшему вывезти балет в Америку, если, конечно, Фригию будет танцевать Плисецкая. Это еще более ускорило премьеру, состоявшуюся в Большом 4 апреля 1962 года. И вновь овации. Но вот что интересно — как раз в Америке-то на последовавших вскоре гастролях «Спартака» Якобсона совсем не оценили, к сильному разочарованию балетмейстера. Само собой, что авторитета в глазах власти на родине это ему не прибавило. На все суточные, полученные на гастролях, Якобсон купил не шмотки, а маленькую восьмимиллиметровую кинокамеру. Романтик!

Третьего «Спартака» создал Юрий Григорович, задумавший переделать партитуру, вопреки героическому сопротивлению Арама Хачатуряна. Автор музыки так мешал балетмейстеру, что тот время от времени задавался вопросом: «Нельзя ли как-нибудь от Арама Ильича освободиться?» Но куда убрать Министерство культуры в лице Екатерины Фурцевой, обеспокоенной и без того огромными расходами госбюджета на первые постановки, не оправдавшими себя. А тут предстоят новые траты «народных» средств, защитников которых всегда хватало. На свой страх и риск, театр все равно решился ставить новую версию «Спартака» — и выиграл. Третья по счету постановка балета Хачатуряна стала канонической. Ленинскую премию обмывали в «Праге», по традиции, во главе стола, как и положено, Екатерина Третья, то есть Фурцева. Первый тост понятно за кого: «Дорогие товарищи, выпьем за того, кто о нас о всех думает и заботится, за Леонида Ильича и ленинское политбюро». И понеслось. А выпить-то было за что — это была первая Ленинская премия театра.

А как оценила Майя Плисецкая третьего «Спартака», которым дирижировал Геннадий Рождественский? Претензий к нему и быть не могло, а вот Григорович… Майя Михайловна даже не упоминает его фамилии. Возникшая к балетмейстеру неприязнь оказалась настолько сильна, что по силе своей затмила для нее солнце, в мемуарах она буквально пишет: «Опять вернулась к продажной Эгине (фамилию постановщика писать охоты нет)». И все. А еще работа в этом «Спартаке» чуть не стала последней в карьере балерины: «На репетиции хореография отторгалась телом. Что-то было искусственным, нелогичным. Я форсировала себя. Отступать не хотелось. Еще скажут — кончилась, не может. В адажио с Крассом в аттитюде надо было взять носок ноги в руку и оттянуться от держащего в противовес партнера. Мышцы спины при этом перекручивались, словно прачечный жгут. Повторяла неловкое движение по десятку раз. И… надорвала мышцы. Пять спектаклей я все же станцевала, но ощущение чужеродного куска дерева в спине не уходило. В танце, что бы ни делала, отзывалось беспокойством, как отнесется к этому спина»[47].

А ведь балерине предстояла поездка в Аргентину: организаторы захотели, чтобы Плисецкая… нет, не станцевала на стадионе, а сделала первый символический удар по мячу в первом матче чемпионата. Ну и, конечно, гастроли, как же без них. Эскулапы всего мира в конце концов вернули балерину в строй, «починив» ее спину[48]. «Дирижировал оркестром Большого Геннадий Рождественский, и делал это отменно», — а это уже относится к постановке «Кармен-сюиты» Бизе — Щедрина в 1967 году.