Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Ну а визитной карточной Большого театра до сих пор является «Щелкунчик» — третий по счету балет на музыку Чайковского, поставленный Юрием Григоровичем. Смотреть этот спектакль лучше 31 декабря, под Новый год — традиция! И ведь кто только не брался за постановку старой сказки Гофмана на различных сценах мира, будь то Федор Лопухов или Горский, Рудольф Нуреев или Михаил Барышников, но достичь уровня Юрия Григоровича им не удалось. Как и в случае с Федором Шаляпиным, на выступления которого сходилась вся труппа вместе с гардеробщиками, смотреть «Щелкунчик» специально приходили артисты и оркестранты, не занятые в спектакле, — настолько талантливо был сделан спектакль. «В балете не было “маленьких ролей”. Казалось, что все танцы были не только созданы именно для этих исполнителей, но и сами исполнители как бы родились для них. Навсегда запомнилась первая пара звезд — Екатерина Максимова и Владимир Васильев. Исполнители танцев во втором акте, все без исключения были танцовщиками мирового класса. Татьяна Попко и Евгений Зернов в “Китайском” были совершенно неподражаемы. Даже на фоне всех остальных удач других исполнителей эта пара всегда имела громадный успех. Как-то в свободный вечер я специально пришел в театр и, стоя в ложе, посмотрел этот спектакль, сочетавший в себе блестящую хореографию с восхитительной виртуозной легкостью солистов», — вспоминал скрипач Артур Штильман. Дирижировал премьерой «Щелкунчика» 12 марта 1966 года Геннадий Рождественский. По мнению критиков, подобно реставратору, счищающему с холста великого мастера слои помутневшего лака, он освободил партитуру Чайковского от штампов, накопленных поколениями посредственных балетных дирижеров[49]

.

Интересен и разброс оперного репертуара, предложенного Геннадием Рождественским в Большом театре, — «Человеческий голос» (1965) Франсиса Пуленка, «Сон в летнюю ночь» (1965) Бенджамина Бриттена, «Оптимистическая трагедия» (1967) Александра Холминова, «Моцарт и Сальери» (1976) Николая Римского-Корсакова, «Катерина Измайлова» (1980) Дмитрия Шостаковича, «Обручение в монастыре» (1982) и «Игрок» (первая редакция, мировая премьера, 2001) Сергея Прокофьева. Согласитесь, набор опер странный. С одной стороны, Пуленк, Бриттен, с другой — «Оптимистическая трагедия». Трагедию композитора Холминова театр был вынужден ставить к юбилею Октябрьской революции — ничего не поделаешь! Ждали еще от Шостаковича оперу «Тихий Дон» по четвертому тому эпопеи Шолохова, но, слава богу, не дождались. И тогда композитор Вячеслав Овчинников (автор музыки к советскому оскароносному фильму «Война и мир») предложил: давайте я напишу! Ему сказали, что лучше не надо, ведь твоя фамилия не Шостакович!

А вот постановка Борисом Покровским оперы «Сон в летнюю ночь» в сценографии Николая Бенуа стала действительно нерядовым событием в истории театра. В Большом впервые звучала оперная музыка Бенджамина Бриттена, а Рождественский, оставшись верным самому себе, организовал еще и выставку, посвященную композитору в хоровом фойе театра. Выставка и опера пользовались успехом, но… «Вскоре меня вызвали, заметьте, именно — вызвали, а не пригласили, к министру культуры СССР товарищу Фурцевой. Она упрямо называла меня Геннадием Ивановичем и была настроена грозно: “Что это у вас в Большом театре происходит?” Далее последовал запрет и на оперу, и на выставку. Госпожа министерша, видимо, забыла проверить, выполнено ли ее указание, и спектакль жил еще несколько месяцев». Не свернули и выставку — никто не посмел перечить главному дирижеру «Геннадию Ивановичу».

Как же это вообще стало возможным, чтобы в Большом театре поставили Бриттена? Не стоит обольщаться, премьере предшествовала генеральная репетиция, на которую пожаловала сама Фурцева. Что-то такое опасное она почуяла своим министерским носиком, ничего не смысля ни в музыке, ни в оперной режиссуре (как и положено советскому министру культуры). Она донимала своими дилетантскими вопросами: «А что это за произведение? А в чем ценность именно этой оперы?» Находчивый директор попытался было завуалировать свой ответ, рассказывая про «необычайно прекрасные декорации (Бенуа!), про сказочную постановку (Покровский!) — с туманами, радугами, эльфами, играющими на свистульках…». Наконец дошли и до музыки: «А мне сказали, что это педерастическая музыка!»

Новый музыковедческий термин в устах Фурцевой значительно расширял представление об интеллектуальном кругозоре советских руководителей. Напомним, что именно таким нехорошим словом Никита Хрущёв обозвал в 1962 году непонравившихся ему художников в Манеже. Но на дворе стоял 1965-й, хрущёвская эпоха закончилась, а термины остались прежними. Один из подпевал-чиновников поддержал Фурцеву: «Ах, какое слово нашли! Ах, как верно!» Конечно, имелась в виду не музыка, а сексуальная ориентация самого Бриттена, в этом вопросе полностью повторяющего Чайковского. Но почему же Чайковского исполнять в Большом театре можно, а Бриттена нельзя? Потому что он — англичанин, империалист, а Петр Ильич — наш, советский. Нашим можно.