А женой генерала Райхмана была Ольга Лепешинская — «стрекоза», как называл ее Сталин, как-то на приеме подаривший ей апельсин. Биографы балерины всё пытаются найти следы этого заморского фрукта, якобы хранившегося под специальным стеклянным колпаком в ее квартире. Лепешинская в 1930–1940-е годы не вылезала из американского посольства и резиденции в Спасо-Хаусе, заводя интрижки с молодыми (и не очень) дипломатами. Ее очень полюбил посол Уильям Буллит, называя балерину Лёлей. Другая балерина — Ирина Чарноцкая, танцевавшая в «Пламени Парижа», обаяла сразу троих сотрудников посольства. Они порой никак не могли ее поделить. Нормальным явлением в посольстве стала тесная дружба его сотрудников с московскими балеринами, коих они приводили не только на приемы. Само посольство дипломаты иностранных миссий называли не иначе как «Цирком Буллита» — настолько здесь было весело и беззаботно[60]
.Плисецкая хмуро ненавидела Лепешинскую за ее тесную связь с органами: «Роста она была скверного, руки и ноги короткие, голова всегда напоминала мне маску ряженого на масленичном гулянии. В театре ее справедливо боялись и, несмотря на улыбки, которые она расточала, без преувеличения, каждому, замолкали на полуслове, при ее появлении стишали голос. Особенно когда в заполненной людьми директорской ложе она снимала телефонную трубку и отчетливо, звонко спрашивала невидимого на другом конце провода абонента: “Алло, это Кремль?” Ольга Васильевна и не скрывала, что они с Райхманом дружат семьями с другими замечательными людьми — Всеволодом Меркуловым, Богданом Кобуловым и прочими деятелями, расстрелянными в 1953 году вместе с Берией. Райхмана взяли раньше — в 1951 году, но на карьере Лепешинской это никак не сказалось… Она была шумная общественница, энергичнейший неутомимый член партии, входивший во все бюро, комитеты, президиумы. Ольга Васильевна не пропустила ни одного случая, чтобы не взобраться на трибуну и громогласно не высказать в тысячный раз свою принадлежность к партии большевиков и поучить уму-разуму всех и вся». Следующим мужем Ольги Васильевны стал генерал Алексей Антонов, она похоронила его у Кремлевской стены. Но какова была обстановочка в театре: просто кунсткамера!
Представитель следующего поколения, артист балета Семен Кауфман рассказал о своей вербовке «кураторами» в 1960-х годах, правда, от него требовалась помощь иного рода, в основном во время зарубежных гастролей, а на своих коллег по театру он отказывался доносить, на что ему было сказано: «У нас стукачей в Большом театре столько, что еще один нам не нужен». О том, что в Большом театре «стукачество процветало», вспоминал и Михаил Мессерер. А заместитель председателя КГБ СССР генерал Юрий Дроздов утверждал, что перед очередными гастролями театра анонимок и донесений от его сотрудников было столько, что с их потоком органы справлялись с большим трудом.
Однажды, году в 1956-м, в служебный подъезд Большого театра вошла немолодая, потрепанная жизнью женщина, попросившая вызвать для разговора Георгия Нэлеппа, ведущего солиста, народного артиста СССР, лауреата трех Сталинских премий. Его позвали. Женщина подошла к нему и вдруг… плюнула певцу в лицо! Онемевший Нэлепп услышал: «Вот тебе, гадина, за то, что погубил моего мужа, за то, что ты погубил мою семью! Но я выжила, чтобы плюнуть тебе в рожу! Будь ты проклят!» Через полгода Нэлепп умер от разрыва сердца, было ему 53 года. Ставший свидетелем жуткой сцены заведующий оперной труппой Никандр Ханаев не удивился произошедшему: «Не такое еще теперь увидим! А Жорка многих в свое время погубил, еще работая в ленинградском театре. Что, непохоже? То-то и оно, что, глядя на него, такое никому и в голову не придет…» Слова эти были адресованы Вишневской, случайно оказавшейся рядом. К сожалению, соответствующие архивы сегодня закрыты — только скрываемые в них протоколы допросов и могут пролить свет на давно волнующий людей вопрос: а был ли замечательный певец стукачом? В ряде публикаций со ссылкой на репрессированного солиста Кировского театра Николая Печковского указывается, что тот лично видел доносы Нэлеппа — ему следователь показывал. Но это лишь домысел, нуждающийся в подтверждении.