Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Живя в Поленове, Шостакович испытывает информационный голод — под рукой нет советских газет, читать нечего. «Дорогой Лева! Спасибо за газеты, только не отправляй их заказной бандеролью, приходится ходить в Тарусу» — из письма другу Льву Оборину. А еще Дмитрий Дмитриевич просит прислать ему полкило сахара, нашатырный спирт и зеркало — видно, в доме отдыха сладкого не хватает. Хотя «здесь кормят прилично». Порой настигает и депрессия. «Погода стоит дождливая, на улице грязно. Приходится сидеть дома или на балконе. Бывший владелец Поленова в такую погоду здорово, наверное, пил. Природа необыкновенно хороша, но в голове у меня пусто, и если стукнуть меня по лбу, то получится пустой деревянный звучок. Газет здесь нет. Что делается на свете, не знаю. Случайно, в уборной, прочел статью тов. С. Динамова “Адвокат формализма”, где он дает достойный отпор автору “Комаринского мужика” по поводу его формализма» — из письма Ивану Солертинскому от 9 июля 1934 года.

Про газету в уборной — занятная мелочь поленовской повседневности, указывающая нам на особенности снабжения дома отдыха туалетными принадлежностями. А может, и газет не было по той лишь причине, что все они шли на их использование не по прямому назначению? Про водку тоже интересно, как и последствие ее чрезмерного употребления — пустую голову. А что еще делать в такую погоду? Любил Шостакович выпить, причем стаканами, маленковскими. Пьянел быстро. Композитор всю сознательную жизнь предпочитал водку прочим спиртным напиткам, которые ему в качестве сувенира по доброй и неиссякаемой русской традиции привозили из-за границы. Открывая как-то бутылку с «бескозыркой» — мягкой металлической крышечкой, композитор сделал глубокомысленный вывод: «Иностранные бутылки снабжаются пробками с резьбой, потому что у них бутылка — предмет долговременного пользования. А наша поллитровка — предмет одноразовый, если ты открыл ее — затыкать еще раз не потребуется. Водка бывает только хорошая или очень хорошая. Плохой водки не бывает». Своему другу Исааку Гликману Шостакович однажды отправил в письме этикетку водки «Экстра», советуя покупать бутылку только со знаком качества. К старости его норма была полстакана.

В погожие дни Шостакович в Поленове музицирует с музыкантами оркестра Большого театра, в частности, с виолончелистом Виктором Кубацким, которому он посвятил сонату. Композитор пытается сочинять фуги и оперу-фарс (он хотел создать «советское кольцо нибелунга»). Думает он и о свадебных перспективах бурного романа с красавицей-переводчицей Еленой Константиновской. В 1935 году они с женой расходятся, но на короткое время. В мае 1936 года Нина Варзар наконец рожает ему дочь Галину. А Константиновскую исключают из комсомола, сажают ненадолго в тюрьму, после чего в 1936 году Шостакович приходит к ней с папкой ругательных рецензий на его произведения, успокаивая: «Вот видите, как хорошо, что вы не вышли за меня замуж!» В дальнейшем она станет женой кинодокументалиста Романа Кармена (по ее собственному рассказу). Что касается балерины Нины Ивановой, то ее роман с композитором, судя по всему, развивавшийся параллельно, потихоньку затухнет перед войной. Поленово при желании могло бы вместить многих поклонниц Дмитрия Дмитриевича.

Как видим, в дом отдыха Большого театра Шостаковича приводили самые разные причины, и творческие, и личные. В основном это было до войны. А в 1947 году Сталин дал ему звание народного артиста РСФСР, выделил дачу в Болшеве и новую квартиру на Кутузовском проспекте (до этого композитор жил на улице Кирова[69], а во время войны — в гостинице «Москва», куда его поселили после эвакуации из блокадного Ленинграда). Так петербуржец стал москвичом на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, квартиры было даже две — их объединили в одну большую, дабы композитору ничто не мешало творить, что являлось немыслимой роскошью в условиях послевоенной нехватки жилья, когда те же москвичи — слушатели Шостаковича — ютились в основном в коммуналках, подвалах, землянках. Его переселение на Кутузовский четко и недвусмысленно обозначило приобщение композитора к элите советского общества. В новые апартаменты, располагавшиеся на четвертом этаже, привезли из Ленинграда и старую мебель, в том числе два рояля — один большой, концертный, другой поменьше, кабинетный. Поднимали их внутри лестничного пролета лебедками, ибо затащить такие махины по лестнице было затруднительно.