Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

А ученицы Елизаветы Гердт — все сплошь народные-разнородные да лауреатки: Алла Шелест, Суламифь Мессерер, Ирина Тихомирнова (вторая жена Асафа Мессерера), Раиса Стручкова, Екатерина Максимова и, конечно, Майя Плисецкая, на удивление говорившая о балерине хорошо: «Человек она была славный. Ровная, незлобивая, доброрасположенная». Тем не менее как педагога Плисецкая ставила Гердт ниже Агриппины Вагановой: «В балете она разбиралась слабо, скажу мягче, не до конца. Обе вышли из недр Мариинки. Обе прошли одну муштру. Обе учились у одного педагога, обе дышали одним колдовским воздухом Северной столицы. Обе жили только балетом. Но аналитической мудрости, профессионального ясновидения природа Гердт не отпустила. Она видела, что это правильно, а это нет, но объяснить, научить, что, как, почему, “выписать рецепт” не могла. Диагноз она ставила верно, но как лечить — ведать не ведала… “Ты висишь на палке, как белье на веревке”, — а что надо сделать, чтоб не висеть? Ваганова сказала бы прозаично — “переложи руку вперед”. И балерина, как по мановению волшебства, обретала равновесие. Это называется школой. Простецкой, для постороннего загадочной фразой можно все поставить на свои места. Вот крохотный пример. Ваганова любила говорить: “На весь урок зажми задницей воображаемый пятиалтынный, чтобы он не вывалился…” И балерина на всю жизнь училась держать зад собранным, сгруппированным, нерасхлябанным. А отсюда идут правильность осанки, верность положения вертлутов, спины. У Вагановой был глаз ястребиной точности. У Гердт этого не было».

Плисецкая пишет, что «мужем Гердт долгое время был дирижер Гаук. С ним она и подвиглась из Ленинграда в Москву. Тихие были оба, благородные, вежливые. Но в один прекрасный день Гаук воспылал страстью к Улановой и даже оказался ненароком на некоторое время ее жильцом». «Е. П., недолго думая, вскрыла себе вены. Ее откачали. И трусоватый Гаук быстрехонько вернулся восвояси. В старое стойло», — добавляет к портрету своего педагога несколько колоритных штрихов ее благодарная ученица Майя Михайловна, запомнившая ее лепетание «инфантильным намеренно девственным голоском»[72].

А педагог Большого театра Елизавета Павловна Гердт продолжала приезжать в Серебряный Бор, конечно, не на 20-м троллейбусе — и дело не в ее солидном возрасте, просто то количество вещей, которое она с собой брала, вряд ли уместилось бы в троллейбусный салон. Виталий Вульф однажды подсчитал число ее чемоданов — дюжина! В них престарелая балерина уместила свое постельное белье (на другом, советском, она спать не могла — привычка еще с 1917 года), вилки-ложки и всякие безделушки. К числу безделушек Гердт относила в том числе и золотой портсигар с выгравированной дарственной надписью:

«Солисту Его Императорского величества П. А. Гердту от Императрицы Всея Руси Марии Федоровны».

Этого добра, оставшегося от отца, у нее хватало, что и обеспечивало ей безбедную старость. Она была не жадна — могла подарить меховую накидку своей ученице, отправляющейся на гастроли в Англию: «Деточка, одевайся теплее, в Ковент-Гардене жуткие сквозняки, я еще помню».

Правда, один чемодан Гердт так и не довезла до Серебряного Бора. Это был чемодан с симфониями Шостаковича — Четвертой, Пятой и Шестой, который она умудрилась потерять в 1941 году. Оправдываясь за содеянное, Елизавета Павловна рассказывала: «Мы с Александром Васильевичем Гауком эвакуировались в начале войны на Кавказ. Я положила Митины ноты в самый крепкий чемодан вместе со своими лучшими туфлями. Туфли были замечательные, неношеные. На Курском вокзале в суете, чуть я отвернулась, какой-то разбойник унес чемодан с моей обувью. Такая досада. Там были и Митины рукописи… Оригиналы симфоний Шостаковича были безвозвратно утеряны». И через много лет композитор не забывал о своем чемодане, вспоминая этот эпизод от случая к случаю. Воспоминания Шостаковича доходили до Гердт через третьи руки, вынуждая балерину в который уже раз рассказывать надоевшие подробности…

Екатерина Максимова очень ценила уроки Елизаветы Гердт, а ее муж Владимир Васильев в 1970 году отмечал в Серебряном Бору свой первый круглый юбилей — тридцатилетие, в доме отдыха тогда собралось много его друзей и коллег, около сорока человек. То празднование запомнилось артисту надолго.

Отдыхал в «Серебряном бору» и Рудольф Нуреев, было это в 1957 году, во время Московского международного фестиваля молодежи и студентов, в культурной программе которого он принимал участие. Азарий Плисецкий вспоминал: «Я сконструировал первый акваплан, там был спасательный катер, и я попросил меня протащить на доске. А Рудик стоял на берегу и аплодировал…»