Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

На одну из таких декад приехал Таджикский театр оперы и балета с оперой композитора Шарофиддина Сайфиддинова «Пулат и Гульру», доставившей кучу хлопот московским артистам. Опера оказалась настолько сырой, что допускать ее на сцену Большого театра было просто кощунством, и потому к приведению партитуры в божеский вид — а честно говоря, к ее новому созданию — привлекли молодых композиторов Эдисона Денисова, Александра Пирумова и Андрея Николаева. А руководителем этой творческой группы назначили доцента консерватории Владимира Фере — основоположника киргизской профессиональной музыки. Родился он в Камышине, жил в Москве, а писал для Киргизии, став обладателем всевозможных почетных званий и подарочных тюбетеек, превратившись в самого титулованного композитора в СССР. Он был народным артистом Киргизии и заслуженным деятелем искусств Таджикистана, Башкирии, Бурятии, Чечено-Ингушетии и всей РСФСР, многократным орденоносцем и главным специалистом по созданию национальных опер и балетов. Московские композиторы под профессиональным руководством Фере так изящно переписали партитуру оперы, что в дальнейшем даже на Западе Шарофиддина Сайфиддинова хвалили за уникальный таджикский колорит, ни в коей мере не нарушенный чужеродными вкраплениями. Оперу хотели даже выдвинуть на Ленинскую премию.

С музыкой кое-как справились, теперь предстояло заново писать декорации, ибо, привезенные из Душанбе, для Большого театра они вовсе не годились, и художественно-производственные мастерские театра сели за трудовую вахту. Но что делать с хором? Качество его исполнения также оставляло желать лучшего. Главный хормейстер Большого театра стал разучивать со своим коллективом хоровую партию оперы на таджикском языке. Наконец, оркестр Таджикского театра оперы и балета тоже пришлось заменить музыкантами Большого. Раздали московским виртуозам тюбетеечки, заняли они свои привычные места в оркестровой яме и сыграли всю оперу до последней ноты, к удовольствию министра культуры Михайлова и его дородной жены Раисы Тимофеевны, чувствовавшей себя в Большом театре по-хозяйски: «Говорила я тебе, таджики не хуже сыграют, чем Рихтер с Гилельсом».

Свою нескрываемую радость от проявленного гастролерами из Душанбе мастерства и высокого профессионализма Михайлов высказал директору Большого театра, припомнив ему прежнюю недооценку таджикских артистов. Указывая на сидящих в яме оркестрантов в тюбетейках (их лица из директорской ложи были не видны), министр сказал: «Как хорошо умеют играть музыканты Советского Таджикистана, это, конечно, не оркестр Большого театра, но все же! Будем эту политику продолжать, сегодня же доложу Никите Сергеевичу!» Приведенный пример иллюстрирует высокий профессионализм музыкантов Большого театра, сумевших осилить непростую партитуру (и сыграть настоящих таджиков), а также абсолютный кретинизм Михайлова. Как не вспомнить здесь афоризм одного из деятелей советской культуры: «Надо бояться не министра культуры, а культуры министра!»

О поведении Михайлова и его госпожи министерши в театре остались красочные воспоминания у Михаила Чулаки: «Он считал себя вправе руководить не только театром в целом, но и отдельными артистами, делая им замечания (по большей части невпопад). В этом не отставала от него и его дражайшая половина, Раиса Тимофеевна — та без стеснения перехватывала исполнителей за кулисами прямо во время действия и громко отчитывала их за якобы какие-то художественные огрехи! Кроме того, чета Михайловых — особенно супруга министра — бескорыстно любила подношения, и не только республиканского происхождения, но еще более привозимые из зарубежных гастролей. Мне надолго запомнилось, как в процессе подготовки к поездке балетной труппы во Францию и Бельгию (1958 г.) я испытывал сильнейшее давление со стороны ретивого министра, который чуть ли не в приказном порядке настойчиво добивался включения в гастролирующий состав некоторых балерин, абсолютно не занятых в утвержденном репертуаре, но зато близко знакомых домами с семьей Михайловых, а когда я кое-как отбился, он предложил мне организовать в странах пребывания специальные концерты, где участвовали бы его протеже. И потом на протяжении всего срока гастролей он почти ежедневно телефонно и телеграфно бомбил меня вопросами, как идет подготовка к этим концертам и когда они состоятся!»[43]