Правила социологического метода

Впрочем, мы уже приводили возражения против этой концепции, и здесь они даже более убедительны. Невозможно понять, почему факты одной и той же природы должны помещаться в разные категории и зачисляться в разные науки по той единственной причине, что они распространены неравномерно; кроме того, никакое правило и никакой объективный критерий не позволяют установить порог распространения, выше которого явление должно считаться социологическим. Необходимо ли, чтобы оно обнаруживалось во всех обществах – или только в некоторых? Во всех областях общественной жизни – или в отдельных из них? Форма организации, наблюдаемая у малого числа народов, например, институт каст, или присущая отдельному воплощению общества, скажем, разделение церкви на рукоположенное духовенство и мирян, – должна ли такая форма исключаться из социологии при всей своей существенности для общества? У нас нет ответов на эти вопросы; в каждом случае все решается по прихоти автора теории, который в соответствии со своими убеждениями и взглядами расширяет или сужает круг социальных фактов. Пусть тайные общества складываются среди четко определяемых социальных слоев, считается почему-то, что «они ставят социологическую задачу», «при условии, что человек имеет достаточно широкое представление о формах общества»[151]

. Политическая организация является особой формой социальной организации, а аристократия – особой формой политической организации, однако аристократия при этом признается предметом социологии. Более того, социолог требует для себя права изучать помимо общих форм взаимосвязи контуры, которые принимает взаимосвязь «под влиянием конкретного предмета, посредством которого он развивается». Благодаря этому появляется возможность бесконечного расширения границ науки, в которые при желании включается буквально все, даже то содержание, которое явно подлежит строгому исключению. Причина в том, что отношения, в которых состоят факты, суть условия тех более общих отношений, которые известны как формы, а сами формы выражают наиболее общее в конкретных определениях. Но где тогда следует остановиться? Под предлогом насущности ограничения области исследования все отдается на произвол судьбы, факты приписываются проявлениям индивидуального темперамента. Мало того что границы науки не установлены; невозможно понять, почему они должны быть проведены тут, а не там. Вдобавок крайняя неопределенность, в которой мы упрекаем Зиммеля, не просто логически подразумевается исповедуемыми им принципами, но и в действительности характеризует всю его работу. Вопросы, которыми он задается, не относятся к конкретным категориям фактов: это общие темы для философских размышлений. Каждое исследование дает общий взгляд на общество под определенным углом зрения. Общество изучается то с точки зрения различий, то с точки зрения сохранения его особенностей[152]

, то с точки зрения разделения людей на начальников и подчиненных[153]

. Зиммель увлекается рассуждениями, а круг вопросов, которыми он задается, расширяется и сужается в силу их неопределенности. Он накапливает самые разные, совершенно разрозненные факты. В таких условиях, разумеется, нет возможности вывести строгие доказательства, ведь последние требуют пристального внимания к конкретному предмету.

Следовательно, пытаться отделить социологию от прочих социальных наук (по любым причинам) – значит отделять ее от реальности или по крайней мере отодвинуть как можно дальше. В итоге мы получаем всего-навсего формальную и расплывчатую философию, лишенную вдобавок всех отличительных признаков подлинно позитивной науки. Безусловно, именно этому искусственному разделению следует приписать то печальное состояние, в котором сегодня находятся социологические исследования. В самом деле, нельзя не признать, что, несмотря на относительно высокое количество исследований, социология словно застыла во времени; так не может продолжаться без того, чтобы сами исследования не были опорочены. Цель, которую ставит перед собой каждый социолог, состоит в построении целостной теории общества. Очевидно, что подобные обширные системы могут опираться на взгляды одного человека, которые при всей их оригинальности характеризуются одним существенным недостатком: они слишком сильно зависят от личности и темперамента отдельного ученого, а потому не являются беспристрастными. Каждый мыслитель привержен собственным догматам, и потому любое разделение труда или даже поступательное исследование становятся невозможными – что ведет к остановке в развитии науки. Чтобы преуспеть в постепенном освоении столь обширной и сложной реальности, требуется привлекать как можно больше исследователей к решению этой задачи; сменяющие друг друга поколения должны сотрудничать в пределах одной науки. Но подобное сотрудничество возможно лишь тогда, когда внутри общего выделяется частное, благодаря чему общее дифференцируется и дробится.

III