Приключения режиссера

Я-то ничего не боюсь, мои спектакли могут быть насыщены разными, даже подчас нетеатральными элементами, я не боюсь вещей натуралистичных, потому что, повторюсь, верю в формулу Льва Толстого: можно как угодно нагнетать безнравственную ситуацию, если в финале есть НРАВСТВЕННЫЙ выход. Все! И когда наивные зрители задают вопрос, умер ли Жорж Дюруа в финале спектакля «Милый друг», я улыбаюсь и не продолжаю эту тему. Потому что если зритель понял на этом уровне, пусть он там и останется. Мопассан не дописал свой роман, и мы имели право на некую метафору. Я не исключал, что Дюруа может встать, отряхнуться и пойти дальше. Опять через будуары, через постели высоких особ. Поползет по карьерной лестнице. Мне был важен этот знак, этот мистический звонок, эта борьба Бога и дьявола в нем. Был очень важен момент экзорцизма, выраженный в его припадке. Потому что зло должно быть наказуемо не только в том мире, но и в этом, иначе мы не выживем как цивилизация. В финале любого своего спектакля я отпускаю зрителя с ощущением света, значимости того, что на этом свете есть вещи праведные и неправедные, что легко обмануться и заиграться в неправильные вещи, особенно если у них яркая форма…

Москва

Расскажу о своих детских ощущениях. В Москве я бывал с детства, хотя родился в другой, более ранней русской столице – в грандиозном, вечном городе Владимире. Это счастье, что в провинции! Потому что у меня было конкретное ощущение Родины. И это не высокие слова. Я вырос в окружении маленьких, почти крошечных белых храмов XII века без роскошных куполов. Владимир – первая столица Руси… Но Москва мне всегда казалась чем-то более экзотичным. Всегда просил родителей прежде всего отвезти меня на Красную площадь к собору Василия Блаженного. Он казался настолько праздничным, вкусным, что мне хотелось его съесть. Напоминал пирожное. Вот это детское ощущение осталось на всю жизнь – Москва как праздник. Ну а потом, когда здесь учился, этот образ стал еще сильнее. Ведь все решают не стены, а люди. А… поскольку Москва – театральная Мекка, то я еще студентом успел увидеть всех грандиозных стариков МХАТа, Малого театра, «Моссовета». Я видел Михаила Царева, Елену Гоголеву, Игоря Ильинского, Ангелину Степанову, Алексея Грибова, Анатолия Кторова, Фаину Раневскую, Веру Марецкую, Ростислава Плятта, Леонида Маркова. Разве это не счастье? Теперь все поменялось. Так грустно, что распилили театры – МХАТ мужской, МХАТ женский, две Таганки – левая и правая. Зрители все время путаются. Дело доходит до смешного! Воюя друг с другом, закрывают туалеты. Зритель из одной половины не может сходить в туалет другой половины. Дикость какая-то! Я понимаю, что театр отражает все происходящее. Но мне кажется, люди искусства должны общаться на совершенно ином уровне. А они этого почему-то не делают. Но… может быть, так было всегда?..

Все студенчество – и актерское, и режиссерское – я провел на Арбате. От Щукинского училища, которое находится на улице Вахтангова, я шел на улицу Щукина – там жили все вахтанговские артисты и мои педагоги, можно было постоять поболтать с ними несколько минут. Маршрут, если кто знает, не самый короткий, но я его себе не случайно придумал. Все эти переулки для меня были как кабинет, я там работал. Пока шел по Арбату, повторял текст роли, в кафе с друзьями мог что-то обсудить. Встретился на улице с Симоновым Евгением Рубеновичем или Катиным-Ярцевым – вот тебе и семинар. И, конечно, финальная точка – когда я доходил до своей огромной коммуналки на Пречистенке: у меня там была девятиметровая комнатка, вся заставленная книгами. Коммуналка была грандиозная – восемь жильцов, люди все по-своему уникальные. Там, допустим, жила вдова бывшего главного администратора Большого театра, жил старичок – концертмейстер великого баса Огнивцева, жила мама слепого поэта Эдуарда Асадова. А рядом с ними – вот парадокс – вдова начальника Бутырской тюрьмы. Она одна воспитывала внука, которого, естественно, подкармливала вся коммуналка – мальчик был довольно прожорливый…

И еще, скажем, была очень простая женщина, парикмахерша, которая обожала деятелей искусства, потому что они очень хорошо давали «на чай». Она ко мне, например, приходила и рассказывала, что сегодня стригла моего шефа. «Кого?» – «А Евгения Рубеновича Симонова. С ним хорошо, но только очень долго. Потому что он мне Пастернака читает, поет арии. Я бы другого клиента уже взяла, а он все со мной общается, такой милый, милый…»

Я счастлив, что эту коммуналку «поймал», – это срез жизни, это эпоха…

Метод