Приключения режиссера

То, что я за короткое время ставлю много спектаклей, – еще один расхожий миф. Про свой «метод» я говорю совершенно спокойно, потому что это не руководство к действию для всех, и, видимо, у меня что-то с мозгами… Я бы заскучал, если бы делал что-то одно. Да, я работаю очень мобильно, по-западному образцу, и абсолютно этого не стесняюсь. Весь мир работает так: 40–50 «точек» – сценических репетиций. Хотя понятно, что это возможно не со всяким коллективом. Работа со звездами старшего поколения – сложный процесс, очень постепенный, это погружение в материал. Я его называю «внутренним путешествием», которое мы совершаем вместе. Так было с Гурченко, Жженовым, Яковлевым, Козаковым, Быстрицкой, Клюевым, Касаткиной, Васильевой, Бочкаревым и другими. А вот с молодой командой – иначе! В театре Табакова именно за 40 «точек» я выпустил и «Психа», и «Старый квартал», и «Феликса Круля» и «Идеального мужа», потому что там безоговорочно приняли мой метод.

Я обожаю, когда утром одна репетиция, вечером – другая, днем я занимаюсь телевидением или чем-то еще. Утром я могу придумать что-то для вечернего спектакля и наоборот. Я это культивирую, потому что идет необходимая мне «смена картинки». Мне нравится симбиоз метафоры и натурализма. Это мое кредо в творчестве. Извините, что повторяю это как «Отче наш…».

Я считаю, что пребывание в искусстве имеет смысл, когда оно становится служением. Часто бывает, что у меня идут одновременно два спектакля – в Малом и в Театре Сатиры. И если я удерживаю внимание трех тысяч человек на одном пятачке Москвы в один вечер – это что-то значит. Конечно, все не так просто! На это жизнь надо положить. Я думаю, режиссеры кокетничают, когда говорят, что им не важно, сколько зрителей в зале. Элитарность – замечательная вещь, но я люблю делать элитарные спектакли для избранных зрителей в рамках того большого, который смотрят все. Просто каждый должен «вытащить» свое. Этому я научился у Андрея Тарковского. Со временем его фильмы смотрит и тетя Маня, и подготовленный к восприятию особого языка искусства человек. Зритель духовно взрослеет на подобных картинах…

«Маскарад»

Когда к юбилею Лермонтова в Малом театре решили поставить «Маскарад», а это еще совпадало с прекрасным юбилеем Клюева, – понятно, что Клюев-Арбенин – это стопроцентное попадание. И рост, и голос, и порода… Кстати, умение носить фрак тоже как-то выветрилось, за счет сериалов и, может быть, и манеры уже не преподают в театральных училищах, как раньше. Это осталось у очень немногих. Хотя это все-таки еще и генетическая история. Вот Клюев в костюмах Славы Зайцева (в «Пиковой даме» и «Маскараде») и в шаровских костюмах в «Любовном круге» был убедителен стопроцентно. И когда он появлялся в самом начале: «Игра, идет игра!» – а появляется Арбенин после долгого отсутствия в столице – сразу аплодисменты. Потому что шел стремительной походкой высокий, красивый человек.

Я попросил Бориса Владимировича не гримироваться – никаких париков, ничего, поскольку здесь такая парадигма, попадающая в зал сегодняшний, чтобы разница в возрасте его, Арбенина, и Нины читалась и чтобы мы понимали, что это последнее чувство в его жизни, и… даже не «чувство», а «страсть».

Сказать артисту играть страсть – это сразу убить всю историю. Это невозможно, чувство играть нельзя – а вот действовать в состоянии страсти, совершать поступки – это может редкий актер, чтобы это было убедительно. Потому что все уже забыли, что Арбенин, например, едет ночью к Звездичу, чтобы его убить.

Потом сам финал, когда Клюев замечательно открывал кольцо, выливал яд в креманку с мороженым, и в зале иногда наивный наш зритель делал «а-а-а!!!». Работа с реквизитом, с деталями очень важна, и Клюев мучил наших прелестных женщин-реквизиторов, но тем не менее очки, брелоки, кольца, запонки – всё это он проверял сам, тщательно отбирал, и это ему помогало играть.

Плюс мало кто обладает темпераментом мысли. Вот опять-таки есть много актеров, у которых темперамент такой физический, они могут ярко что-то, иногда брызгая слюной, проговорить и т. д. А темперамент мысли – это особый дар, и Клюев им владел. Это ведь стихотворная драма, и смотреть за потоком сознания Арбенина, молчать в его паузах, понимать, почему он здесь говорит так, а где он уходит от ответа, – самое интересное.

Арбенин – непростой герой, в нем, как и в самом фаталисте, Лермонтове, тоже большая доля мистицизма, тем более что Лермонтов его написал, будучи мальчишкой, что удивительно. Гениальный, рано ушедший поэт, но вложил туда так много… А вот актерам он оставил возможность мотивацию придумать свою. Потому что прошлое Арбенина очень туманно. Что с ним было до появления на сцене?