Призрак Оперы

Мы опять вернулись в гостиную. Тут только я заметила, что нигде было ни одного зеркала. Я только хотела спросить почему, как он уже сел за рояль и начал играть прелюдию к дуэту из «Отелло». На этот раз я сама пела партию Дездемоны, и присутствие такого великого артиста, как Эрик, не только не смущало меня, но наоборот, придавало мне какое-то сверхъестественное вдохновение, и мое пение было полно такой искренней скорби и отчаяния, как будто я сама переживала все страдания Дездемоны. Да это так и было! Все, что случилось со мной за последние сутки, так удивительно походило на Венецианскую трагедию, что глядя на черную маску Эрика, мне чудилось, что передо мной сам Отелло, что вот-вот он набросится на меня и станет душить… Но я не только не думала бежать от его гнева, а наоборот, приближалась к нему все ближе и ближе и, как зачарованная, готова была идти на встречу смерти. Но мне хотелось унести с собой в могилу вдохновенный образ великого артиста, заглянуть, хоть раз в жизни, в лицо «голоса», и, не отдавая себе отчета в том, что я делаю, почти инстинктивно, я протянула руку, и прежде, чем он успел опомниться, сорвала с него маску.

О! Ужас!.. ужас!.. ужас!..

Кристина остановилась. Она и теперь еще дрожала при одном воспоминании об этой минуте. Между тем где-то близко эхо, как и прежде, трижды повторило её возглас: «ужас! ужас! ужас!»

Рауль и Кристина взглянули на небо, откуда глядели кроткие, сияющие звезды.

— Как странно, Кристина, — сказал молодой человек, — эта теплая, безмятежная ночь полна какими-то странными стонами, как будто она страдает вместе с нами.

— Теперь, когда вы знаете эту страшную тайну, вам, как и мне, всюду будут чудиться стоны.

Она крепко сжала в своих руках руки Рауля и продолжала дрожащим от волнения голосом:

— О! если я проживу еще сто лет, я никогда не забуду того, полного бешенства и отчаянного крика, который вырвался у него, когда я сдернула с него маску. Ах, Рауль! то, что я увидала, было так ужасно… так ужасно, что где бы я теперь ни была, передо мной всегда, всякую минуту стоить это ужасное, кошмарное видение. Вам, наверное, приходилось видеть черепа, наконец, если вы не были попросту жертвой кошмара, вы видели эту страшную мертвую голову на кладбище в Перро, потом в маскараде под видом «Красной смерти». Но все эти головы были неподвижны, это были черепа и только! Но вообразите себе такую мертвую голову, с четырьмя черными впадинами, вместо глаз, носа и рта, оживленной, охваченной порывом безумного, демонического гнева. Он подошел ко мне совсем близко; его глаз не было видно (я потом узнала, что они, как раскаленные уголья, светятся только в темноте), оскаленные зубы казались особенно отвратительными из за полного отсутствия губ; я упала на колени и он, наклоняясь ко мне все ближе и ближе, шептал мне какие-то бессвязные слова, угрозы, проклятая… Мне казалось, что я теряю сознание…

— Смотри! — закричал он, наконец. — Ты хотела меня видеть! Смотри же, любуйся! Наслаждайся моей красотой! Ты хотела видеть лицо Эрика! Вот оно, лицо твоего «голоса»! Тебе мало было слышать мой голос. Ты хотела на меня посмотреть. Все вы, женщины, любопытны. — Его зловещий смех напоминал собой раскаты грома.

— Ну, что же, ты удовлетворена? Я красив, не правда ли? Женщина, увидевшая меня хоть раз в жизни, не забудет меня никогда. Она моя навсегда. Я второй Дон-Жуан! — И выпрямившись во весь рост, подбоченясь и покачивая направо и налево своей чудовищной головой, он громко повторял:

— Смотри же, смотри! Я — торжествующий Дон-Жуан!

И заметив, что я прошу пощады и отворачиваю от него голову, он схватил меня своими отвратительными пальцами за волосы и насильно заставил смотреть ему в лицо.

— Довольно!.. довольно!.. — прервал ее Рауль. — Я убью его… я должен его убить. Ради всего святого, Кристина, скажи мне, где находится «столовая у озера». Я должен, должен его убить!..

— Молчи, Рауль, если ты хочешь, чтобы я все сказала.

— О! да, я хочу знать, как ты могла к нему вернуться! В этом вся тайна и знай, Кристина, все равно, так, или иначе, я его убью!

— Ну, хорошо, мой Рауль, хорошо! Слушай же! Он меня тащил по полу за волосы и вдруг… вдруг… это еще ужаснее…

— Ну, говори же… говори скорей, — задыхаясь, произнес Рауль.

— Вдруг он нагнулся ко мне и заговорил, захлебываясь от волнения:

— А! Ты меня боишься? Ты, может быть, думаешь, что и это и это… вся моя голова — тоже маска. Ну, что же! — закричал он, — сорви и ее!.. Ну, скорее же! Скорее! Я этого хочу! Дай мне твои руки, твои руки! Скорее! И если тебе их будет недостаточно, я одолжу тебе свои… и мы вдвоем постараемся снять эту маску.

Я молила его на коленях сжалиться надо мной, но он схватил мои руки и стал проводить ими по своему лицу, как будто желая сорвать моими ногтями свою отвратительную желтовато-грязную кожу.