Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

У русалки <…> есть готовый план мести. Каков он в точности, мы не знаем <…> Но несомненно, что дальнейшее течение драмы должно было содержать осуществление этого плана <…> Как именно развернулся бы далее сюжет «Русалки» и чем бы закончился – сказать нельзя. Ясно одно: эта любовь к мстящему призраку, к «холодной и могучей» русалке должна была привести князя к гибели[532]

.

Набоков в точности следует этому сценарию Ходасевича. Князь, встретив свою дочь, посланную завлечь его в Днепр, желает встречи с речной «царицей», и хотя в последнюю минуту, испугавшись, убегает, из заключительной песни русалок становится ясно, что он кончает с собой («тень качается в петле»), а значит, грозной Русалке удается ее план мести. В опубликованном позднее варианте князь не убегает, а «исчезает в Днепре», и русалки поют о «туманном женихе», к которому склоняется «царица-Русалка / в своем терему»[533]

. Мы не можем уверенно сказать, должна ли была по замыслу Набокова смерть Зины возобновить любовь Федора Годунова-Чердынцева к ней и привести его к такой потусторонней встрече, какая должна была произойти в «Solus Rex» у Синеусова с женой в образе королевы Белинды (об этом ничего не сказано в «Розовой тетради»), но несомненно, что сочиненное Федором – который назван в рукописи «князем» – окончание «Русалки» имело отношение к его собственной трагедии[534]

.

Намного менее очевиден и ожидаем другой важный источник продолжения «Дара», на этот раз из произведения литературного недруга Набокова Георгия Иванова. В пятой главе «Дара» повествователь так «по-старинке» обращается к читателю: «Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес. Смотри: сначала сквозистые места…» (370). Это обращение в романе, героиня которой – русская литература, вызывает в памяти начало одного из рассказов «Записок охотника» Тургенева, приглашающего полюбоваться окрестным пейзажем: «Дайте мне руку, любезный читатель, и поедемте вместе со мной». В своем завершении «Русалки» Набоков несколько иначе повторяет это обращение устами дочери, которая старается завлечь князя в реку: «Дай руку. Подойдем поближе. Видишь, / Играет рябь, нагнись, смотри на дно». Однако на этот раз обращение отсылает уже, как нам представляется, не к Тургеневу, а к «лирической поэме в прозе» (по определению Ходасевича[535]

) Иванова «Распад атома», в которой рассказчик, в финале кончающий с собой, схожим образом завлекает читателя в темный и жестокий мир всевозможных уродств и страданий: «Мы скользим пока по поверхности жизни <…> Видимость гармонии и порядка. Грязь, нежность, грусть. Сейчас мы нырнем. Дайте руку, неизвестный друг»[536]. Не мог Набоков не отметить впоследствии и другое совпадение: у Иванова герой вспоминает комнату, в которой он жил со своей возлюбленной, и лежащее на стуле «синее платье». В той же пятой главе «Дара» Федор вспоминает свое первое посещение квартиры Щеголевых, в которой он решил снять комнату лишь потому, что заметил в «комнате дочки» «голубоватое платье на стуле» (408).

Небольшая книга Иванова вышла в свет до публикации пятой главы «Дара», в самом начале 1938 года (окончена, по указанию автора, в феврале 1937 года), вызвав ряд резко отрицательных отзывов и обвинений в непристойности (что затем будет ожидать и набоковскую «Лолиту»), среди которых было и краткое резюме Набокова, данное им в 1940 году в рецензии на сборник статей «Литературный смотр»: «<…> эта брошюрка с ее любительским исканием Бога и банальным описанием писсуаров (могущим смутить только самых неопытных читателей) просто очень плоха»[537].