Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)

Современное политическое сознание представлялось евразийцам, в частности, Алексееву, окостенелым и приверженным известным трафаретам. Современную эпоху он считал лишенной творческого таланта, каким, несомненно, обладала и эпоха создания новых абсолютных сословных монархий, и эпоха нарождающегося конституционализма и демократии. Современная мысль не шла дальше старых изображений, лишь видоизменяя их. Россия же никогда не являлась носительницей новых политических идей. Призывы к возрождению «старой московской правды» с ее религиозно-нравственными основаниями, к чему призывали евразийцы, Алексеев корректировал замечанием о том, что ни социальные учреждения, ни организация предприятий, ни современная политическая форма не сможет изменить человека, главного двигателя истории. Борьба идет между персонализмом, для которого верховной ценностью является человеческая личность (как духовное существо, а не как эгоистический индивидуум, буржуазный или пролетарский), и коллективизмом, ценностью которого выступает физический коллектив (раса, земное государство, коммунистическое общество). Личность и при коммунизме, и при демократиях Запада, по убеждению Алексеева, не является истинной личностью, а заменена гедонистическим индивидуализмом и материалистическим прагматизмом. «Нужно понять, – писал он, – что хорошим человека делает личная работа над собой, подвиг самоусовершенствования», а не «зачисление в класс», «хорошим человек бывает не потому, что он пролетарий, а потому, что он по душе добр»[294]

.

Будущее евразийское государство, как гласил программный документ евразийства, «Опыт систематического изложения», называлось государством демотической природы, построенном на «глубоких народных началах», в противовес формальной демократии Запада и коммунистической власти, при которой правит атеизм и антихозяйственность. Перед евразийцами, полагал Алексеев, лежит обязанность способствовать созданию новой идеологии русского государства, новой «русской правды». За точку отправления необходимо взять современный русский государственный организм и понять, что в нем негодно и в чем «ощущается дыхание жизни», сменить «марксистские вехи», осознать относительность политических форм, отказаться о шаблонов. Актуальным Алексеев считал изучение советского государственного организма, его «идейных предположений», которые лежат в основании советского государства.

Новую Россию евразийцы, в том числе и Алексеев, связывали с разрушением и одновременно с преобразованием органов власти и управления Советской России. Их отношение к советскому строю было сложным. Советскую власть евразийцы рассматривали как власть, выросшую из народных потребностей и сумевшую «снять психологический антагонизм между барином и мужиком», что определило стойкость власти. Правящий слой в советскую эпоху отождествлялся ими с коммунистической партией. Евразийцы одобряли сам факт идеологического обоснования партии, но признавали ложность идеологии, рожденной революцией и заимствованной с Запада. С их точки зрения, большевистская партия имеет характер западной партии, преследующей политические цели: она «продолжает клокотать пафосом борьбы, столь характерным для многопартийного демократического строя, и для оправдания этого пафоса вынуждена сама создавать себе объекты борьбы»[295]

.

В общей форме евразийцами было раскрыто отношение к разным сторонам деятельности большевиков по строительству советского строя. Как государственники они считали, что большевики «удачно и органически» разрешили проблему народности государства, одобряли политику большевиков, направленную на укрепление государства и его армии (систему воинской повинности, территориальную милицейскую систему, ее комплектование, политическое воспитание армии), идеологическое воспитание молодежи. В строительстве государства перспективной им виделась идея федерации, «способствующая развитию и расцвету отдельных национально-культурных областей» и разрывающая традицию русификаторства.

В государственном строительстве евразийцы, в том числе и Алексеев, считали пагубным для страны пренебрежение к индивидуальному фактору, частному сектору и хозяйственному самоопределению личности, созданию «вольного рынка труда». С экономической точки зрения, советская система, по мнению евразийцев, перерождается в «капитало-коммунизм», что проявляется в эксплуатации государством как работодателем-монополистом труда рабочих, в бессилии осуществить социальную помощь городской и сельской бедноте. Эти факты признавались ими вполне закономерными, так как капитализм и социализм – порождение материализма.