Читаем Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.) полностью

Жизнеспособность советской власти Алексеев объяснял «умелым сочетанием диктатуры с народным представительством». Но если диктатура была старой идеей, то представительства русский народ не понимал. Идея представительства была ему привита не религией, как то было в странах, переживших реформацию, и не Государственной думой, но Советами[296]. «Длительность» же существования большевистского строя определялась искусным умением большевиков сочетать «отвлеченно рассудочный фанатизм» с пониманием конкретной действительности и тактикой.

В строительстве евразийского государства евразийцы считали обязательным внести начала религиозности, хозяйственности в лично-хозяйственном (не капиталистическом смысле), социальности, утраченные в ходе перерождения коммунизма в капитало-коммунизм, отречение от западопоклонства, восстановление истинно народного духа, широкого и всестороннего регулирования и контроля хозяйственной жизни. При этом государство должно осуществлять главенствующую роль во всех сферах народной жизни от духовной – религиозного мировоззрения, правосознания – до социально-экономической, землеустройства, промышленности и т. д.

Тенденцию огосударствления хозяйства, обобществления экономической жизни наряду со стремлением к планированию Алексеев наблюдал и во всем мире. Он считал идею планового хозяйства перспективной для России и пытался соотнести ее с характером государственной власти. Будущий государственный строй Алексеев связывал с российской традицией сильного государства, каковым оно было и в период Московской Руси, и империи, и «советского социализма», который однако, по своей сущности был неприемлем.

Размышления Алексеева касались и форм государственного правления. Создание сильного современного государства Алексеев связывал с возможностью построить такой государственный порядок, который был бы лишен недостатков безвольного и инертного либерального парламентаризма и в то же время решительно не походил бы на государственного Левиафана в смысле Сталина или Гитлера[297]

. Парламентский демократический строй западного типа, по его мнению, невозможен в России, так как парламентаризм связан с капитализмом эпохи его широкой экспансии.

Алексеев считал, что все политические идеалы «релятивировались и потеряли значительную долю своей бывшей ценности». «Поблек» идеал монархии. Существующие монархические режимы фиктивны и условны; отсутствуют социальные условия монархического режима – земельная аристократия, бояре, феодальное служилое землевладение. Сторонники монархизма немногочисленны и не сильны. Что касается расистских и фашистских движений, то они «не воспламенены монархической идеей в старом смысле этого слова». Их политические формы скорее цезаристичны, чем монархичны. Республика, по мнению Алексеева, служит в современных условиях лишь наименьшим злом. Обеспечение же правового и демократического режима может осуществляться и конституционной монархией.


Первостепенной задачей при выработке проектов будущего российского устройства Алексеев признавал «укрепление идеи личности и идеи права». Эти идеи представлялись ему важнее мыслей о внешних политических формах – парламентской системе, монархии или республике или сакральной формуле «всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права». В этих идеях выражены ценности, раскрывающие существо известного политического режима и не связанные с фасадами и декорациями, которые для многих, к сожалению, важнее существа[298].

Алексеев определил черты, которые были недопустимы для будущей России вне зависимости от того, станет Россия тоталитарным либо демократическим государством. При тоталитарном строе для России невозможны тоталитарные устремления, идеология, подавляющая свободу человеческого духа, свойственная как красной, так и белой антикоммунистическим диктатурам. Планы насаждения в России фашизма или национал-социализма как альтернативы коммунизму Алексеев признавал бессмысленными.

Изменение тоталитарной сущности государства Алексеев связывал с иным пониманием личности; она не должна быть функцией государства. Государство не «первее человека», оно может требовать от человека «только во имя самого человека, во имя его физической и духовной свободы». При тоталитарном режиме для России неприемлема диктатура единой правящей партии. Тоталитарную однопартийность Алексеев считал «более жестокой», чем демократическую многопартийность, которую также признавал негодной для России. Он призывал к уничтожению духа партийности и к образованию вместо политических партий «деловых объединений по разным текущим и организационным вопросам государственной жизни».

Алексеев считал, что будущей России должны быть чужды и многие традиционные особенности современных демократий: превращение человека в голосующую единицу, освобожденную от всех общественных связей, «всеобщее политиканство», «принудительная политизация всей культуры и уничтожение автономии культурного творчества в разных областях жизни»[299].

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Russica

Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова
Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова

Иван Петрович Павлов (1889–1959) принадлежал к почти забытой ныне когорте старых большевиков. Его воспоминания охватывают период с конца ХГХ в. до начала 1950-х годов. Это – исповедь непримиримого борца с самодержавием, «рядового ленинской гвардии», подпольщика, тюремного сидельца и политического ссыльного. В то же время читатель из первых уст узнает о настроениях в действующей армии и в Петрограде в 1917 г., как и в какой обстановке в российской провинции в 1918 г. создавались и действовали красная гвардия, органы ЧК, а затем и подразделения РККА, что в 1920-е годы представлял собой местный советский аппарат, как он понимал и проводил правительственный курс применительно к Русской православной церкви, к «нэпманам», позже – к крестьянам-середнякам и сельским «богатеям»-кулакам, об атмосфере в правящей партии в годы «большого террора», о повседневной жизни российской и советской глубинки.Книга, выход которой в свет приурочен к 110-й годовщине первой русской революции, предназначена для специалистов-историков, а также всех, кто интересуется историей России XX в.

Е. Бурденков , Евгений Александрович Бурденков

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
«Русский вопрос» в 1917 — начале 1920 г.: Советская Россия и великие державы
«Русский вопрос» в 1917 — начале 1920 г.: Советская Россия и великие державы

Монография посвящена актуальной научной проблеме — взаимоотношениям Советской России и великих держав Запада после Октября 1917 г., когда русский вопрос, неизменно приковывавший к себе пристальное внимание лидеров европейских стран, получил особую остроту. Поднятые автором проблемы геополитики начала XX в. не потеряли своей остроты и в наше время. В монографии прослеживается влияние внутриполитического развития Советской России на формирование внешней политики в начальный период ее существования. На основе широкой и разнообразной источниковой базы, включающей как впервые вводимые в научный оборот архивные, так и опубликованные документы, а также не потерявшие ценности мемуары, в книге раскрыты новые аспекты дипломатической предыстории интервенции стран Антанты, показано, что знали в мире о происходившем в ту эпоху в России и как реагировал на эти события. Автор стремился определить первенство одного из двух главных направлений во внешней политике Советской России: борьбу за создание благоприятных международных условий для развития государства и содействие мировому революционному процессу; исследовать поиск руководителями страны возможностей для ее геополитического утверждения.

Нина Евгеньевна Быстрова

История
Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)
Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)

В монографии рассмотрены прогнозы видных представителей эмигрантской историографии (Г. П. Федотова, Ф. А. Степуна, В. А. Маклакова, Б. А. Бахметева, Н. С. Тимашева и др.) относительно преобразований политической, экономической, культурной и религиозной жизни постбольшевистской России. Примененный автором личностный подход позволяет выявить индивидуальные черты изучаемого мыслителя, определить атмосферу, в которой формировались его научные взгляды и проходила их эволюция. В книге раскрыто отношение ученых зарубежья к проблемам Советской России, к методам и формам будущих преобразований. Многие прогнозы и прозрения эмигрантских мыслителей актуальны и для современной России.

Маргарита Георгиевна Вандалковская

История

Похожие книги

1993. Расстрел «Белого дома»
1993. Расстрел «Белого дома»

Исполнилось 15 лет одной из самых страшных трагедий в новейшей истории России. 15 лет назад был расстрелян «Белый дом»…За минувшие годы о кровавом октябре 1993-го написаны целые библиотеки. Жаркие споры об истоках и причинах трагедии не стихают до сих пор. До сих пор сводят счеты люди, стоявшие по разные стороны баррикад, — те, кто защищал «Белый дом», и те, кто его расстреливал. Вспоминают, проклинают, оправдываются, лукавят, говорят об одном, намеренно умалчивают о другом… В этой разноголосице взаимоисключающих оценок и мнений тонут главные вопросы: на чьей стороне была тогда правда? кто поставил Россию на грань новой гражданской войны? считать ли октябрьские события «коммуно-фашистским мятежом», стихийным народным восстанием или заранее спланированной провокацией? можно ли было избежать кровопролития?Эта книга — ПЕРВОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ трагедии 1993 года. Изучив все доступные материалы, перепроверив показания участников и очевидцев, автор не только подробно, по часам и минутам, восстанавливает ход событий, но и дает глубокий анализ причин трагедии, вскрывает тайные пружины роковых решений и приходит к сенсационным выводам…

Александр Владимирович Островский

Публицистика / История / Образование и наука