Прощание славянки

Опыт Русско-японской войны, на которой я провел два года, и моя восьмилетняя служба при Академии Генерального Штаба дали мне возможность заметить и положительные и отрицательные качества боевого состава».

Русский офицер был существом особого рода.

От него требовалось очень многоу: он должен был быть одетым по форме, вращаться в обществе, нести значительные расходы по офицерскому собранию при устройстве разных приемов, обедов, балов, всегда и во всем быть рыцарем, служить верой и правдой и каждую минуту быть готовым пожертвовать своею жизнью. А давалось ему очень мало.

Несмотря на это, русский офицер последнего времени не утратил прежних героических качеств своего звания.

Рыцарство оставалось его характерною особенностью. Оно проявлялось самым разным образом. Сам нуждающийся, он никогда не уклонялся от помощи другому.

Нередки были трогательные случаи, когда офицеры воинской части в течение 1–2 лет содержали осиротевшую семью своего полкового священника, или когда последней копейкой делились с действительно нуждающимся человеком.

Русский офицер считал своим долгом вступиться за оскорбленную честь даже малоизвестного ему человека; при разводе русский офицер всегда брал на себя вину, хотя бы кругом была виновата его жена, и т. д.

В храбрости тоже нельзя было отказать русскому офицеру: он шел всегда впереди, умирая спокойно. Более того: он считал своим долгом беспрерывно проявлять храбрость, часто подвергая свою жизнь риску, без нужды и пользы, иногда погибая без толку.

Его девизом было: «Умру за царя и Родину!»

Тут заключался серьезный дефект настроения и идеологии нашего офицерства, которого оно не замечало.

Припоминаю такой случай. В июле 1911 года я посетил воинские части в Либаве.

Моряки чествовали меня обедом в своем морском собрании. Зал был полон приглашенных. По обычаю произносились речи.

Особенно яркой была речь председателя морского суда, полк. Юрковского.

Он говорил о высоком настроении гарнизона и закончил свою речь:

— Передайте Его Величеству, что мы все готовы сложить головы свои за царя и Отечество!

Я ответил речью, содержание которой сводилось к следующему:

— Ваша готовность пожертвовать собою весьма почтенна и достойна того звания, которое вы носите. Но всё же задача вашего бытия и вашей службы — не умирать, а побеждать. Если вы все вернетесь невредимыми, но с победой, царь и Родина радостно увенчают вас лаврами. Если же все вы доблестно умрете, но не достигнете победы, Родина погрузится в сугубый траур. Итак: не умирайте, а побеждайте!

Иными словами, Г. Шавельский говорил о том, что самопожертвование вещь, конечно, хорошая, но куда важнее на войне все-таки умение и знания.

Но его, как того и следовало ожидать, не поняли.

Наверное, проще было рвануть на груди рубаху и в полный рост идти с шашкой в руке на пулеметы, нежели каждый день скрупулезно учиться военному делу.

«Как сейчас помню, — продолжал свой рассказ Шавельский, — эти простые слова буквально ошеломили всех.

На лицах читалось недоумение, удивление: какую это ересь проповедует протопресвитер!?

Усвоенная огромной частью нашего офицерства, такая идеология была не только неверна по существу, но и в известном отношении опасна.

Ее ошибочность заключалась в том, что „геройству“ тут приписывалось самодовлеющее значение. Государства же тратят колоссальные суммы на содержание армий не для того, чтобы любоваться эффектами подвигов своих воинов, а для реальных целей — защиты и победы.

Было время, когда личный подвиг в военном деле значил всё, когда столкновение двух армий разрешалось единоборством двух человек, когда пафос и геройство определяли исход боя.

В настоящее время личный подвиг является лишь одним из многих элементов победы, к каким относятся: наука, искусство, техника, — вообще, степень подготовки воинов и самого серьезного и спокойного отношения их ко всем деталям боя.

Воину теперь мало быть храбрым и самоотверженным, — надо быть ему еще научно подготовленным, опытным и во всем предусмотрительным, надо хорошо знать и тонко понимать военное дело.

Между тем, часто приходилось наблюдать, что в воине, уверенном, что он достиг высшей воинской доблести — готовности во всякую минуту сложить свою голову, развивались своего рода беспечность и небрежное отношение к реальной обстановке боя, к военному опыту и науке.

Его захватывал своего рода психоз геройства. Идеал геройского подвига вплоть до геройской смерти заслонял у него идеал победы. Это уже было опасно для дела.

С указанной идеологией в значительной степени гармонировала и подготовка наших войск в мирное время. Парадной стороне в этой подготовке уделялось очень много внимания.

По ней обычно определяли и доблесть войск и достоинство начальников.

Такой способ не всегда оправдывал себя.

Нередко ловкачи и очковтиратели выплывали наверх, а талантливые, но скромные оставались в тени.

Генералы Пржевальский, Корнилов, Деникин и другие прославившиеся на войне, в мирное время не обращали на себя внимания. И, наоборот, немало генералов, гремевших в мирное время, на войне оказалось ничтожествами.