Против энтропии (Статьи о литературе)

Имелся в виду, конечно, Несмелов -- по меньшей мере одно письмо он от Цветаевой получил, сколько получила писем Цветаева от Несмелова -неизвестно, в ее раздробленном архиве их нет, -- по крайней мере, пока их никто не обнаружил. От Несмелова, как известно, архива не осталось никакого, так что письмо Цветаевой (одно по крайней мере существовало, возможно, было и больше) утрачено. Однако в письме в Прагу, к редактору "Вольной Сибири" И.А.Якушеву 4 апреля 1930 года Несмелов писал: "Теперь следующее. Марине Цветаевой, которой я посылал свою поэму "Через океан", последняя понравилась. Но она нашла в ней некоторые недостатки, которые посоветовала изменить. На днях она пришлет мне разбор моей вещи, и я поэму, вероятно, несколько переработаю".

Нечего и говорить, что разбора поэмы от Цветаевой Несмелов не дождался, однако не обиделся, 14 августа того же года он писал Якушеву: "Разбора поэмы от Цветаевой я не буду ждать. Она хотела написать мне скоро, но прошло уже полгода. Напоминать я ей тоже не хочу. Может быть, ей не до меня и не до моих стихов. Не хочу да и не имею права ее беспокоить. Она гениальный поэт".

И в 1936 году Несмелов не уставал повторять (письмо к П.Балакшину от 15 мая 1936 года) -- "Любимый поэт -- Марина Цветаева. Раньше любил Маяковского и еще раньше Сашу Черного". Словом, литературное существование Арсения Несмелова было хоть и изолированным, но проходило оно отнюдь не в безвоздушном пространстве. Он писал стихи, рассказы, рецензии, начинал (и никогда не оканчивал) длинные романы, -- словом, кое-как сводил концы с концами. Его печатали, его знали наизусть русские в Китае, но его известность простиралась лишь на Харбин и русские общины Шанхая, Дайрена, Тяньцзина, Пекина. Но даже и эти малые русские островки в "черноволосой желтизне Китая" были разобщены вдвойне, ибо в конце 1931 года Япония оккупировала северо-восточную часть Китая, и на этой части была образована марионеточная империя -- государство Маньчжоу-Ди-Го, на территории которого оказался Харбин, -- так что даже шанхайские поклонники несмеловской музы формально жили "за границей". С приходом японцев и без того не блестящее положение русских в Маньчжурии еще ухудшилось -- они были попросту не нужны Стране Восходящего Солнца. Законы ужесточались, за самое произнесение слов "Япония", "японцы" грозил штраф, предписано было говорить и писать "Ниппон" и "ниппонцы", и пусть не удивляется современный читатель, найдя такое написание во многих поздних рассказах Несмелова.

Но русских было все-таки много, труд китайцев-наборщиков стоил гроши, да и на гонорары авторам уходило не намного больше, поэтому издатели все еще многочисленных газет и журналов на русском языке продолжали получать прибыль и в тридцатые и даже в сороковые годы. "Рубеж" платил за стихи гонорар -пять китайских центов за строчку: сумма, на которую можно было купить полдюжины яблок или сдобных булочек. Прочие издания платили еще меньше. В результате на страницах русско-китайских изданий появлялись различные "Н.Арсеньев", "А.Бибиков", "Н.Рахманов", "Анастигмат" и даже "Тетя Розга"; хотя больше всех зарабатывал, конечно, некий "Гри"*, сочинявший рифмованные фельетоны и рекламу. Разумеется, под псевдонимами скрывался все тот же Митропольский-Несмелов, в котором дар импровизатора креп с каждым днем недоедания. По свидетельству довольно часто навещавшего его поэта Николая Щеголева, "на стихотворный фельетон "Гри" он принципиально тратил ровно пять минут в день и, помню, однажды при мне сказал: "Подождите ровно пять минут, я напишу фельетон", и действительно написал..."*

Начав зарабатывать рекламными стишками еще во Владивостоке, Митропольский-Несмелов постепенно "воспел" едва ли не всех врачей в Харбине, особенно зубных, -- видимо, они лучше других платили. И в итоге в печати то и дело мелькали такие, к примеру, перлы:

Расспросив мадам Дорэ

И всех прочих на дворе

Относительно Сивре:

Что за спец?

Мы узнали, что Сивре

В марте, в мае, в декабре,

В полдень, в полночь, на заре -

Молодец!*

Сивре был известным врачом, а по соседству жила гадалка мадам Дорэ. Но эта халтура была еще не худшим видом заработка. Брался Несмелов, по воспоминаниям В.Перелешина, и за редактирование стихотворений "другого врача, искавшего поэтического лаврового венка. Сборник стихов, им составленный, назывался "Холодные зори". Досужие читатели (если не сам Несмелов) тотчас переименовали книгу в "Голодные зори".

-- Именно так. Я тогда очень нуждался. Мои зори были голодные".*

Подобная "журналистика", безусловно, на пользу поэту не шла, но позволяла не помереть с голоду, а иной раз продать за свой счет тиражом 150-200 экземпляров очередную книгу стихотворений или поэму. Книги у Несмелова выходили регулярно -- до 1942 года.