Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума

– Как-то друзья пригласили меня в Абрамцево под Москвой, – вспоминает Надежда, – и мне почудилось там, что похожий дом был у моей прабабушки. Верно, в таком же русском доме родился и мой отец.

Дамиан Бэр со своей избранницей.

Париж. 1998 г. Фотография

Я долго бродила по старому заросшему парку и вдруг наткнулась на сказочную избушку-беседку. Подошла и молодая женщина с детьми. И вот она обняла своих деток и с чувством начала читать знакомые строки:

Там на неведомых дорожкахСледы невиданных зверей;Избушка там на курьих ножках…

Я была потрясена, даже слезы на глазах выступили: так любить Пушкина могут только в России! И передавать любовь по наследству!

Как тут было не согласиться… – Вот все говорят: вы потомки Пушкина, и уже за это вас любят, – Надежда резко вскинула голову, словно вступая в давний спор с невидимым оппонентом. – Но почему?! Мы этого не заслужили. Любой русский может называть себя потомком Пушкина, и подчас будет иметь на то больше прав, чем настоящие праправнуки, напрочь забывшие русский язык. Честно говоря, я не люблю встречаться с журналистами, которые ищут лишь фамильное сходство и отказывают тебе в самодостаточности…

Надежда Георгиевна перелистывает альбомную страницу. Со старого снимка с надорванным уголком сквозь круглые очки строго и пристально смотрит юноша с удивительно тонкими чертами лица.

– Феодосий Воронцов-Вельяминов, – пояснила Надежда, – младший брат деда. В 1914-м, когда началась Первая мировая, он хотел отправиться на фронт. Но были проблемы со здоровьем, сильная близорукость, и в армию его не взяли. Тогда Феодосий упросил брата Михаила, чтобы тот посодействовал ему попасть в действующую армию добровольцем. Дедушка помог.

А Феодосий, ему шел двадцать шестой год, и он готовился стать историком-востоковедом, в одном из первых боев в Восточной Пруссии погиб, как в песне, – «ведь был солдат бумажный…».

Всю свою жизнь дедушка считал себя невольным виновником ранней смерти брата, корил себя и очень переживал…

На той же альбомной странице – фотография и самого Михаила Павловича: вот он зимой в овчинном полушубке возится с огромным дворовым псом.

– Подождите, я покажу вам семейные реликвии, – Надежда ставит на журнальный столик две шкатулки, – их своими руками смастерил дед. Вот эту, из карельской березы, он украсил чеканкой – «русской тройкой». А этот ларец – для меня очень дорогой: это и послание деда, и его завещание нам, внукам.

На крышке деревянного ларца – инкрустированный герб Воронцовых-Вельяминовых. Рядом две даты: 1027 и 1927. Девятьсот лет знаменитому роду, берущему свои истоки в глубинах Древней Руси! Помнил Михаил Павлович и на чужбине о славной родословной, словно незримой пуповиной соединявшей его с Россией.

Примечательна и надпись славянской вязью на ларце: «Великая смута на Руси и рассеяние во языцах». Как же болело сердце у правнука поэта, как скорбела его душа за все неправедное, что творилось в родном отечестве! Взяла в руки заветный ларец: дерево – материал благодарный, памятливый, годами хранит тепло рук мастера.

…Резко зазвонил телефон. Надежда вышла в другую комнату и вскоре вернулась. Оказалось, звонила из Италии ее родная сестра Анна. Когда во Флоренции я встретилась с Анной Тури, она поделилась со мной радостной вестью: у ее дочери Кати вот-вот должен родиться ребенок…

У Екатерины уже двое симпатичных белоголовых мальчуганов – Миккеле и Петро. Муж Кати, Матео Бикокки, итальянец, художник-график. А сама она – актриса театра. Задумала интересный проект: в детском госпитале актеры разыгрывают смешные сценки из больничной жизни – смех снимает у детей стресс, и лечение идет успешней…

Поистине этот день был полон для меня новыми знакомствами. Вернулся с работы Стефано, старший сын Анны. Стефано Тури – выпускник Флорентийского университета, но работу на родине оказалось найти трудно, вот он и перебрался в Париж к родной тетушке. И к своему кузену Гавриилу, младшему сыну Надежды Бэр, с которым у него помимо родственных теплые дружеские отношения.

Разговор продолжился, и теперь мы уже вчетвером рассматривали старый семейный альбом. Надежда показала детскую фотографию отца, сделанную в белорусских Вавуличах незадолго до революции. Сказала, что это ее самая любимая…

На залитом солнцем деревенском дворике белоголовый карапуз с ломтем хлеба в руке почти затерялся средь сбежавшихся к нему «хохлаток». Трехлетний Одик – это детское имя так и осталось за ним – безмятежно улыбается и ведать не ведает, как скоро круто изменится вся жизнь и каким испытаниям подвергнет его судьба.

То, что семья дедушки спаслась в том страшном 1917-м, считает Надежда Георгиевна, иначе как чудом не назовешь. В один из ноябрьских дней в дом к Михаилу Павловичу ворвались чекисты. Был поздний вечер, горела лампа в гостиной над круглым столом, а сам хозяин спокойно читал за ним газету.