Путешествие на «Кон-Тики»

Туземцы захватили записку, попрыгали в пироги и исчезли в ночной темноте. Последнее, что мы слышали, был знакомый возглас:

— Гуд найт!

Последовало одобрительное бормотание менее осведомленных в иностранных языках, и всё стихло, — никаких посторонних звуков, как будто от ближайшей суши нас опять отделяют тысячи морских миль.

Было ясно, что вчетвером мы ничего не добьемся своими веслами при таком ветре в открытом море; оставалось только продолжать сигналить с мачты. Теперь мы уже не передавали «вернись», а просто периодически слали световые вспышки. Было совершенно темно; луна только изредка проглядывала в просветах между тучами. Очевидно, над нами навис ангатауский кумулюнимбус.

В десять часов мы утратили последнюю надежду когда-либо вновь увидеть Кнюта. Мы молча уселись на краю плота и пожевали печенья, поочередно сменяя сигнальщика на мачте, которая казалась такой голой без паруса с изображением Кон-Тики.

Было решено сигналить всю ночь, — ведь мы не знали точно, где находится Кнют. Мы не допускали мысли, что он попал в прибой. Кнют всегда выходил сухим, шла ли речь о тяжелой воде или о бурунах. Но это было так глупо — оставить его среди туземцев на уединенном острове в Тихом океане. После такого длительного плавания — только понюхать земли, высадить на берег одного человека и продолжать путь... Не успели первые улыбающиеся полинезийцы побывать у

нас на борту, как им пришлось удирать сломя голову, чтобы самим не быть захваченными неудержимым стремлением «Кон-Тики» на запад. Глупейшее положение! К тому же, канаты ныли сегодня особенно пронзительно; никто даже и не пытался уснуть.

Половина одиннадцатого. Бенгт слезает с качающейся мачты; кончилось его дежурство. И вдруг мы вздрогнули. Сквозь мрак с моря отчетливо доносились чьи-то голоса. Вот опять. Говорили по-полинезийски. Мы стали громко аукать, — нам зааукали в ответ, и мы узнали голос Кнюта! Наша радость в тот момент не поддается никакому описанию. Куда девалась усталость, досада! Что из того, что нас относит в сторону от Ангатау, — мало ли еще островов в море! Пусть наши неугомонные брёвна плывут куда хотят, лишь бы наша шестерка была в полном составе.

Из темноты вынырнули, перелетая с одного гребня на Другой, три пироги, и вот уже Кнют вскакивает на борт старого доброго «Кон-Тики», сопровождаемый шестью туземцами. Объясняться некогда, — надо спешить одарить полинезийцев, чтобы они могли пуститься в опасный путь обратно на остров. Им предстояло грести против ветра и волн, не видя ни огней, ни земли, ни звезд, покуда не покажется огонек костра. Мы щедро наградили их провиантом, сигаретами и другими подарками и сердечно пожали каждому руку на прощанье.

Они были явно озабочены за нас и показывали жестами, что на западе подстерегает опасный риф. Предводитель растроганно поцеловал меня в щёку, и я поблагодарил судьбу за свою густую бороду. Затем они уселись в пироги; и вот мы уже снова одни на плоту, — вся шестерка в полном сборе.

Предоставив плот воле стихий, мы стали слушать рассказ Кнюта.

Итак, Кнют спокойно отправился к берегу на своей лодчонке вместе с предводителем туземцев. Туземец сидел на веслах, направляя движение в сторону узкого прохода в гряде, как вдруг Кнют, к своему удивлению, заметил сигналы с «Кон-Тики», предлагавшие ему вернуться. Он сделал туземцу знак, что надо возвращаться, однако тот отказался послушаться. Тогда Кнют схватился за вёсла, но полинезиец отвел его руки. Было бессмысленно затевать возню в непосредственной близости от грохочущего во мраке рифа. Таким образом лодочка прошла проход и продолжала свой путь, пока ее не вынесло волной прямо на большую коралловую глыбу на берегу. Целая туча туземцев подхватила лодку и оттащила ее далеко от воды; и вот Кнют оказался один под пальмами, окруженный толпой полинезийцев, которые оживленно говорили на непонятном ему языке. Загорелые босые мужчины, женщины и дети всех возрастов толпились вокруг него, с любопытством ощупывая его рубаху и штаны. Сами они были одеты в старую, истрепанную одежду европейского покроя, но белых на острове не было.