Путевые впечатления. В России. Часть первая

Иногда он просил Даля поддержать его и помочь ему повернуться на бок, просил положить подушку повыше или пониже, но, не давая времени исполнить все это, бормотал:

— Ну, так! Так хорошо, вот и прекрасно!

Или же:

— Постой, не надо; потяни только меня за руку!

Однажды он спросил:

— Даль, кто у моей жены?

— Много добрых людей, которые принимают в тебе участие: передняя и гостиная полны.

— Ну, спасибо, — отозвался Пушкин, — однако пойди скажи жене, что все хорошо, а то она может подумать, что дела хуже, чем они есть на самом деле.

И действительно, количество людей, которые лично приходили осведомиться о состоянии Пушкина или посылали справиться о нем, было так велико, что дверь передней, расположенная по соседству с его кабинетом, беспрестанно отворялась и затворялась.

Этот шум беспокоил поэта. Дверь закрыли и открыли другую, которая вела в буфетную, так что в столовую проходили лишь близкие друзья.

Вдруг Пушкин спросил:

— Который теперь час?

— Десять часов вечера, — ответил Даль.

— Боже, долго ли мне еще так мучиться?! — воскликнул Пушкин. — Пожалуйста, поскорей! Скоро ли конец? Пожалуйста, поскорей!

Он попытался приподняться, но, обессиленный этой попыткой, упал, обливаясь потом.

Когда его одолевала боль или когда смертельная тоска, о которой говорил умирающий, становилась невыносимой, он делал движения руками и тихо стонал.

— Увы, мой бедный друг, — сказал ему Даль, — надо терпеть, только не стыдись своей боли, можешь стонать: тебе будет тогда легче.

— Нет, нет, — ответил Пушкин, — жена услышит. Смешно же, чтобы этот вздор, который называют болью, меня пересилил.

К пяти часам утра боли усилились, возбуждение сменилось предсмертной мукой. Только тогда Арендт сказал определенно:

— Все кончено, ему не пережить дня.

Между тем пульс его слабел, руки начали стыть; он лежал с закрытыми глазами, и только иногда медленно и молча поднимал руки, чтобы взять льда и потереть им лоб.

В два часа пополудни Пушкин открыл глаза и попросил морошки. (Морошка — это нечто среднее между нашей дикой ежевикой и садовой малиной.)

Ему поднесли то, что он просил.

Тогда поэт произнес довольно внятно:

— Позовите жену, пускай она меня покормит.

Она пришла, опустилась перед умирающим на колени, подала ему две-три ложки моченой морошки и прижалась лицом к его щеке.

Тогда Пушкин погладил ее по голове и сказал:

— Ну, ну, ничего; все хорошо, поди…

Спокойное выражение его лица и твердость голоса обманули молодую женщину, она успокоилась и вышла из комнаты.

— Вы идете к нему? — обратилась она к доктору Спасскому, шедшему навстречу ей. — Слава Богу, ему стало лучше, он не умрет.

Но в ту минуту, когда она говорила это, страшный приговор, вынесенный смертью, уже исполнялся.

Узнав, что Пушкину стало легче, к нему вошли самые близкие друзья — Жуковский и Виельгорский.

Даль шепнул на ухо Жуковскому:

— Отходит.

Однако мысли умирающего были еще светлы.

Лишь изредка их затуманивало забытье.

Вдруг он схватил за руку Даля и, сжимая ее, сказал:

— Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше!..

Было ли то началом бреда? Или устремлением к

Богу?

Очнувшись, Пушкин произнес, показывая на книжные шкафы:

— Мне было пригрезилось, что я с тобой лезу вверх по этим книгам и полкам; высоко… и голова закружилась.

Немного погодя он, не открывая глаз, стал искать руку Даля и, найдя ее, сказал:

— Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе.

Даль, рискуя причинить умирающему боль, взял его подмышки и приподнял повыше.

Внезапно, словно пробудившись от этого движения, Пушкин открыл глаза, лицо его прояснилось и он произнес:

— Ну, вот! Жизнь кончена; я ухожу… ухожу…

Вслед за тем, упав на подушку, он добавил:

— Тяжело дышать, давит!

То были последние его слова.

Движение груди, до тех пор тихое, стало прерывистым; из уст умирающего вырвался вздох, но такой нежный, спокойный, легкий, что никто из присутствующих его не заметил.

Однако это был его последний вздох.

— Ну, что? — после минутного молчания спросил Жуковский.

— Все кончилось, — ответил Даль.

Это произошло 29 января 1837 года, в два часа сорок пять минут пополудни.

Пушкину не исполнилось еще и тридцати восьми лет.

А вот что происходило вслед за смертью поэта.

Жуковский решил снять маску с лица покойного друга; послали за формовщиком, и отпечаток был сделан.

Смерть еще не успела изменить выражение его лица, спокойное и величественное.

Нужно было позаботиться и о покойном, и о его вдове. Княгиня Вяземская и г-жа Загряжская неотлучно находились при ней.

Другие занялись похоронами.

На следующий день друзья Пушкина — Даль, Жуковский, Виельгорский и Тургенев — положили его тело в гроб.

В течение всего времени, пока гроб с телом покойного был выставлен в комнате, предназначенной для прощания с ним, комната эта была заполнена народом. Более десяти тысяч человек приходили отдать последний долг поэту. Отовсюду слышались лишь рыдания: одни потеряли родственника, многие — друга, все — великого поэта.