Путевые впечатления. В России. Часть вторая

Поскольку мне уже были знакомы берега Волги — а увидев их однажды, вы вправе считать, что видели их раз десять, — я мог оставаться с моими спутницами в каюте, где они, оказывая мне любезность, меня принимали.

Не знаю, сколько времени длилось плавание, но, когда с верха трапа нам крикнули: "Прибываем!", я был уверен, что мы отъехали не более чем на десять верст от Астрахани.

На самом деле, мы двигались очень медленно, ибо, поднимаясь вверх по реке, течение которой довольно быстро, наш пароход проделал от тридцати пяти до сорока верст за два с половиной часа.

Все поднялись на палубу.

Левый берег Волги был заполнен на протяжении четверти льё разношерстной толпой калмыков обоих полов и всех возрастов. Пристань была украшена флагами, и, когда с берега стал виден наш пароход, артиллерия князя, состоявшая из четырех Фальконетов, дала залп.

Наш пароход ответил выстрелом двух маленьких бортовых пушек.

Князь, которого легко можно было распознать, ждал нас в верхней части пристани. Он был в национальном костюме, то есть в белом сюртуке, наглухо застегнутом на маленькие пуговицы, в шапке, напоминающей головной убор польских улан, широких красных шароварах и сафьяновых сапогах.

Шапка и сапоги были желтые.

Я позаботился заранее осведомиться о правилах здешнего этикета. Поскольку праздник устраивался в мою честь, я должен был подойти прямо к князю, обнять его и потереться носом о его нос, что означало: "Я желаю вам всяческого благополучия!"

В отношении же княгини мне объяснили, что если она протянет мне руку, то разрешается эту руку поцеловать; однако меня предупредили, что такую честь она оказывает чрезвычайно редко. Поскольку у меня не было никакого права притязать на подобную милость, я заранее поставил на ней крест.

Судно остановилось в пяти-шести метрах от причала, и я спустился на берег, сопровождаемый залпами двух артиллерий. Предупрежденный о том, что мне надлежит делать, я уже не обращал внимания ни на г-на Струве, ни на дам, а торжественно поднимался по ступеням пристани, в то время как князь не менее торжественно спускался мне навстречу. Мы встретились на пол пути; он заключил меня в объятия, я обнял его и потерся носом о его нос, словно всю жизнь был калмыком.

Я чрезвычайно горжусь своей ловкостью, и не без основания: дело в том, что нос у калмыков, как известно, вовсе не является выступающей наружу частью их лица, и было не так уж просто дотянуться до него между двумя костистыми выпуклостями, которые охраняют его, подобно двум передовым оборонительным сооружениям.

Князь посторонился, чтобы дать мне пройти, потом поприветствовал г-на Струве, но без всякого соприкосновения носами, а простым рукопожатием, после чего обнял свою свояченицу, проявив при этом весьма посредственное внимание к сопровождающим ее дамам.

Как и всюду на Востоке, женщины у калмыков явно занимают далеко не главное место в общественной иерархии.

Князь Тюмень был мужчина лет тридцати — тридцати двух, несколько толстоватый, хотя и высокий, с очень короткими ступнями и очень маленькими руками. Так как калмыки проводят всю жизнь верхом, ступни у них плохо развиваются и, все время опираясь на стремена, приобретают в ширину почти тот же размер, что и в длину.

Хотя калмыцкий тип был в нем ярко выражен, внешность князя Тюменя даже на европейский взгляд была приятна; он явно имел могучее сложение, волосы на голове у него были черные и гладкие, борода тоже была черная, но очень редкая.

Когда все сошли с судна, он двинулся впереди меня, не снимая шляпы с головы. На Востоке, как известно, не обнажить голову перед гостем означает выразить ему свое почтение.

От берега до дворца князя было шагов двести. Двенадцать офицеров в калмыцком наряде, с кинжалами, патронташами и саблями, украшенными серебром, стояли по обе стороны настежь открытых ворот.

От главных ворот мы, я и князь, прошли бок о бок, предшествуемые своего рода мажордомом, которому недоставало только белого жезла, чтобы вполне походить на Полония.

Наконец мы оказались перед закрытой дверью: мажордом постучал в нее, дверь открылась изнутри, но мне не было видно тех, кто ее открывал.

Мы оказались перед лицом княгини и ее придворных дам.

Княгиня восседала на чем-то вроде трона; придворные дамы — шесть справа, шесть слева — сидели на корточках возле нее.

Все они были недвижны, как статуи в пагоде.

Одеяние княгини было одновременно великолепно и причудливо.