Радужное тело и воскресение. Духовное достижение, растворение материального тела и случай Кхенпо Ачо

При чтении текста резкого осуждения патриархом Тимофеем³⁸⁴ Иоанна Дальятского, Иоанна Апамейского и Иосифа Хаззайи можно обнаружить мистические учения, такие как учение о видимости Бога, которые могут соотноситься с представлением дзогчен о состоянии

ригпа. В работе Булэ об Иоанне Дальятском, в ключевой главе La Vision de l'âme par elle-même

(«Видение души ею самой») подробно рассматривается система сирийских мистиков³⁸⁵ с целью прояснить эти радикальные христианские созерцательные учения, которые в то время глубоко встревожили патриарха Багдада. В более поздней проповеди тот же автор обсуждает, как видение света в душе ведёт созерцателя к видению божественного

³⁸⁶. Эти и другие мистические учения были осуждены Синодом в 786–787 гг., и краткое изложение этого осуждения сохранилось на арабском языке. Одним из моментов, который сочли ошибочным, было учение о «существе, способном видеть своего Создателя»³⁸⁷

. А вот другое мнение, подвергшееся осуждению: «Если хочешь получить дар Духа, не оставайся верным молитве или божественному служению, но убегай и прячься в тёмных местах, где не сможешь услышать даже голос птицы». (Затворничество в темноте?) А также: «Когда кто-либо достигает совершенства, он больше не нуждается в молитве, псалмодии, чтении или труде, потому что стал совершенным». Авторы-мистики также утверждали (следуя логике Ефес. 1: 4), что вначале душа была создана не бестелесной, но была с Богом до [создания тела]³⁸⁸. Не нужно прилагать больших усилий, чтобы превратить эти сиро-христианские высказывания в выражения, совместимые с самыми ранними текстами дзогчен. Это станет ещё очевиднее, когда мы обратим внимание на учения Мессии из текста «Покой и радость», который приписывают монаху-святителю Цзинцзину, что писал во времена этого синода. Таким образом, темы «Вопросов и ответов Ваджрасаттвы», такие как недвойственность³⁸⁹, свобода от усилий и изначальное, спонтанное присутствие просветлённого ума, можно найти в христианской форме у сирийских мистиков и в крайне оригинальной «сутре» Цзинцзина.

И в работах Булэ, и в книге Мартина Палмера («Сутры Иисуса»), в иных отношениях очень разочаровывающей³⁹⁰, мы видим богатство сирийского христианства в Центральной Азии. Помимо явного и, возможно, преувеличенного стремления Палмера (и Джона М. Рейнольдса) отойти от тем и тенденций традиционного западного христианства – особенно в его более августинианских вариантах, как католических, так и протестантских, – в их работах можно найти некоторые интересные идеи о корнях системы дзогчен. Рейнольдс не говорит ни о каком христианстве, кроме гностицизма. К сожалению, в реальности он не очень хорошо понимает как гностицизм, так и восточное христианство. Под влиянием юнгианских идей Рейнольдс заходит так далеко, что видит в Христе и Гарабе Дордже проявления «архетипа»; однако он не спрашивает, что этот термин мог бы означать вне системы архетипической психологии. Такая перспектива, по всей видимости, отражает его неприятие исторического сознания и методов исследования, сопровождающих подобный взгляд на развитие человека. В ходе трансформации человеческого сознания от одной цивилизации к другой мифы и архетипические структуры, лежащие в их основе, в реальности развиваются. Говорить об архетипе – не значит, как может считать Рейнольдс, покидать историю ради разрозненных восприятий, но, скорее, признавать, что человеческий разум и дух в ходе истории непрерывно находится в процессе развития. В потоке восприятия некоторые мифические символы приобретают убедительность, которая сохраняется веками и тысячелетиями, хотя эти символы и их проявления в сюжетах развиваются вместе с человеческой культурой. Текучий характер ума и восприятия, который играет очень важную роль в обучении и реализации дзогчен, по видимости, вполне совместим по меньшей мере с некоторыми аспектами явления, которое западное мышление воспринимает как историческое сознание. Конечно, я согласен с Рейнольдсом, что историческое сознание нельзя абсолютизировать, и во многих отношениях оно игнорирует глубины, открытия и неизменность того, что я бы назвал «религиозным сознанием» (также неопределённо называемым «духовностью»).