Радужное тело и воскресение. Духовное достижение, растворение материального тела и случай Кхенпо Ачо

В случае Кхенпо Ачо мы имеем показания его учеников и религиозного начальства о том, что он был человеком абсолютно смиренным, самоотверженным и приверженным практике. Как до, так и после его обучения в Кхандзе и Лхасе в качестве учёного гелуг он следовал учениям дзогчен, широко распространённым в кругах ньингма по меньшей мере со времён движения риме в XIX в. Высокую степень его духовной реализации подтверждают духовные качества, которые наблюдаются среди его многочисленных учеников – мужчин и женщин, мирян и монахов. Если его тело действительно растворилось, как описывают очевидцы, это достижение было плодом жизни, посвящённой интенсивной духовной практике, и оно могло принять какие угодно формы, в том числе произвольного возгорания. Идея о том, что это достижение возможно лишь в определённой линии передачи, что радужное тело – не то же самое, что тело света или иллюзорное тело шести традиций йоги, или что Кхенпо достиг лишь растворения атомов тела и не радужного тела как такового, как настаивает один комментатор⁴⁸⁴, указывает на спекуляции со стороны отдельных конфессий. В ранних рассказах дзогчен не упоминаются эти различия; радужное тело никогда не сравнивают с другими йогическими достижениями; в сущности, понятие о радужном теле почти отсутствует. Только в гораздо более поздних источниках в тибетской истории (после XVI в.) мы встречаем разделение на категории и степени достижения⁴⁸⁵

. Подобные наблюдения можно провести в отношении других линий, которые заявляют о телесном растворении, таких как кагью. Упорство, с которым обретение радужного тела приписывают исключительно практикующим дзогчен школ бон и ньингма, а не другим практикующим буддистам ваджраяны, показывает, что значение имеет именно практика дзогчен. Справедливости ради, хотя по стилю дзогчен – это ваджраяна, с точки зрения приверженцев традиции, это уникальное и непревзойдённое воззрение, которое объединяет все прочие именно потому, что превосходит их.

Конечно, подобные литературные рассказы имеют признаки агиографических формул, созданных в конфессиональных целях – возможно, посредством переработки ранних добуддийских легенд о му тхиг, верёвке, связывавшей первых царей с небесным царством, – чтобы утвердить уникально тибетский характер этого типа достижений. В принципе классическое радужное тело содействует разным националистическим сюжетам в тибетской истории, в том числе борьбе за полновластие между «красными» и «жёлтыми шапками» и бесконечным сражениям за центр и периферию – малую традицию и большую традицию – на протяжении многих веков.

Повествование о радужном теле – это агиографическое описание многовекового спора о подлинности и конфессиональной идентичности, имеющее сильные политические обертоны. В случае Кхенпо Ачо, как и в трудах великого Пятого Далай-ламы, мы видим пример миротворческого подхода, в рамках которого гелуг вновь принимает ряд националистических практик, чтобы послужить общине, переживающей обширный культурный стресс и тяготы изгнания. Интересно, что во время бесед со мной товарищи Кхенпо из школы гелуг вообще избегали обсуждать радужное тело, вероятно, чтобы не оказаться на безлюдных землях конфессиональной полемики. Важно напомнить, что, как и великий Пятый Далай-лама, современный Четырнадцатый Далай-лама обладает необычной чертой – открытостью духовности ньингма, дзогчен и даже традициям терма, однако эта открытость сильно отличается от преобладающих тенденций среди исторических мастеров гелуг.

Кхенпо Ачо был мастером гелуг, общавшимся с высочайшими и самыми традиционными представителями своего ордена, однако родился и вырос в среде ньингма. То, что он смог объединить ньингма и гелуг в своей личности, стремясь к высочайшим духовным достижениям, – послание миру, гораздо более благородное, надёжное и универсальное, чем сверхъестественное растворение его тела, – и, конечно, более достойное подражания. Рано или поздно природа в любом случае растворяет тело, и вопрос «Как он закончил?». оборачивается долгими поэтическими размышлениями о вере, преданности и святости среди живых. Именно это мы ощутили, когда общались с радостными, но полными светлой грусти монахинями в Кандзе.

Основные вопросы и ответы

Увы, иногда заключение – вовсе не заключение, как и «конец» – не окончательный вывод о вещи или человеке. Далее я привожу вопросы, которые задают читатели в связи с этим корпусом исследований, а также ответы, которые, как мне кажется, позволяют уважительно отнестись к возможностям и ограничениям имеющихся данных.

Существует ли связь между дзогчен и сирийским христианством?

Есть ли такая связь? На мой взгляд, со всей осторожностью, поскольку это исследование неизбежно строится на логических выводах, можно сказать, что такая связь должна существовать. Аргумент в пользу этой связи опирается на следующие весьма вероятные человеческие взаимодействия в интересующий нас период истории (VIII–IX вв.):