Рассказчица

– Мне нечего вам сказать. Дейзи! – кричит она. – Дейзи, я очень устала. Мне хотелось бы прилечь…

– Я же вам говорила, – бормочет Сейдж.

Краем глаза я слежу за приближением домработницы.

– Сейдж повезло. Мои бабушка и дед давно умерли. Мой дедушка приехал сюда из Австрии. Каждый год двадцать второго июля он устраивал шумную вечеринку во дворе. Покупал много пива для взрослых, ставил надувной бассейн для детей, а бабушка пекла самый большой торт, какой только могла. Я всегда считал, что это был день рождения. И только в пятнадцать лет узнал, что дед родился в декабре. А двадцать второе июля – это день, когда он стал гражданином США.

Дейзи уже подошла к Минке и подхватила ее под руку, чтобы помочь встать. Старушка поднимается на ноги и делает два шаркающих шага прочь от меня.

– Мой дед воевал на Второй мировой, – продолжаю я, тоже вставая. – Как и вы, он никогда не рассказывал о том, что видел. Но когда я окончил школу, он повез меня в Европу в качестве подарка на выпускной. Мы посетили Колизей в Риме и Лувр в Париже, прошлись по Швейцарским Альпам. Последней страной в нашем туре была Германия. Он отвез меня в Дахау. Мы увидели бараки, крематорий, где сжигали тела погибших заключенных. Я помню стену с канавой под ней, которая отводила в сторону кровь расстрелянных узников. Дед сказал, что сразу после посещения концлагеря мы покинем эту страну, потому что мне захотелось убить первого же немца, который попадется на пути.

Минка Зингер оглядывается через плечо. В глазах у нее стоят слезы.

– Мой отец обещал мне, что я умру от пули в сердце. – Сейдж испуганно ахает, и бабушка бросает на нее молниеносный взгляд. – Мертвецы были повсюду. Иногда приходилось наступать на них, чтобы выйти наружу. Так что мы всякого насмотрелись. От пули в голову всегда вылетали мозги, и меня это пугало. Но пуля в сердце – это казалось не таким страшным. И отец заключил со мной сделку.

В это мгновение я понимаю, почему Минка никогда не говорила о том, что пережила во время войны: нет, она не забыла детали, она помнила все до мельчайших подробностей и не хотела, чтобы ее дети и внуки испытали на себе то же проклятие.

Минка снова садится на диван:

– Не знаю, что вы хотите от меня услышать.

Я наклоняюсь и беру ее за руку. Рука холодная и сухая, как бумага.

– Расскажите побольше о своем отце, – предлагаю я.

Часть вторая

Когда мне будет двадцать лет,

Я облечу весь белый свет.Сяду в птицу с моторомИ рвану к небесным просторам.Буду парить, витать высоко-высоко,Буду порхать над морем и над рекой.

Облако мне сестра, ветер брат мой.Из стихотворения «Сон» Авраама (Абрамека) Копловица (р. 1930). Ребенком он попал в гетто в Лодзи, оттуда в 1944 году с последним транспортным конвоем его отправили в Освенцим-Биркенау, где убили. Ему было четырнадцать. Стихотворение переведено с польского Идой Меретик-Спинкой в 2012 году

То, что мне наговорили про упыря, не могло быть правдой. Хлыст, которым орудовал Дамиан, исполосовал спину Алекса, кожа свисала с нее лентами, он был весь в крови. Как мог оживший мертвец без крови истекать ею?

Но никого это не волновало. Толпа людей собралась поглазеть на порку, насытиться болью создания, которое причинило им столько бед. Пот блестел на теле Алекса в лунном свете, пленник мучительно извивался, силясь вырваться из сковавших его пут. Горожане плескали водой ему в лицо, брызгали уксусом на раны и посыпали их солью. С неба полетел легкий снежок, припорошил площадь – буколическая открытка, только в центре ее – жуткая сцена.

– Пожалуйста, – взмолилась я, прорываясь сквозь цепь солдат, которые сдерживали зрителей, и схватила Дамиана за руку. – Прекрати.