Рассказчица

– С чего это? Он не прекратил бы. Тринадцать человек погибли. Тринадцать. – Капитан кивнул солдату, тот схватил меня за талию и оттащил назад. Дамиан снова поднял плеть и со свистом хлестнул ею Алекса по лицу.

Я поняла, что никого не интересовало, виновен ли Алекс. Дамиан знал, что людям просто нужен козел отпущения.

Девятихвостая плетка вспорола щеку Алекса. Лицо его стало неузнаваемым. Рубашка на спине была разодрана в клочья, он упал на колени и выдохнул:

– Ания, уходи… отсюда…

– Ты ублюдок! – заорал Дамиан и так сильно ударил Алекса кулаком по лицу, что у того фонтаном брызнула кровь из носа и голова откинулась назад. – Ты мог убить ее!

– Стой! – взвизгнула я, со всей силы наступила каблуком на ногу солдата, который удерживал меня, и кинулась к Алексу, прикрывая его собой и всхлипывая. – Ты убьешь его.

Алекс обмяк у меня на руках. На щеке у Дамиана дернулся мускул, пока он смотрел, как я силюсь поднять почти безжизненное тело.

– Нельзя убить то, что уже мертво, – процедил сквозь зубы Дамиан.

Вдруг сквозь толпу прорвался какой-то солдат и притормозил на снегу, чтобы отдать честь Дамиану.

– Капитан! Произошло новое убийство.

Люди расступились, и двое солдат на руках внесли в центр круга тело жены Баруха Бейлера. Горло у нее было перегрызено, глаза широко раскрыты.

– Сборщик налогов, он пропал, – сказал один из солдат.

Я протолкалась вперед, а Дамиан опустился на колени рядом с жертвой. Тело женщины было еще теплым, из раны текла кровь. На нее напали только что, пока Алекс был здесь и его полосовали хлыстом.

Обернувшись, я увидела, что веревки, которые мгновение назад стягивали его руки, валяются на снегу, как змеиные шкуры. В мгновение ока, которое потребовалось толпе на сознание ошибки – человек, которого они наказывали, ни в чем не виноват! – Алексу удалось скрыться.

Минка

Отец обсуждал со мной детали своей смерти. «Минка, – говорил он в летнюю жару, – позаботься о том, чтобы на моих похоронах был лимонад. Свежий лимонад для всех!» Одеваясь в позаимствованный у кого-то костюм на свадьбу моей сестры, он наставлял меня: «Минка, пусть на похоронах я буду выглядеть таким же щеголем, как сегодня». Это сильно расстраивало мою мать. «Абрам Левин, – говорила она, – из-за тебя девочке будут сниться кошмары». Но отец только подмигивал мне и говорил: «Она абсолютно права, Минка. И запиши, чтоб никакой оперы на моих похоронах. Терпеть не могу оперу. А вот танцы – это другое дело».

Меня такие разговоры вовсе не травмировали, как думала мать. С чего бы мне переживать? Ведь я знала своего отца. Он владел преуспевающей пекарней, и я выросла, наблюдая за тем, как он загружает хлебы в кирпичную печь, одетый в нижнюю рубашку, под которой перекатывались упругие мышцы. Он был высокий, сильный и неуязвимый. Настоящий смысл этих шуток состоял в том, что мой отец был слишком полон жизни, чтобы умереть.