Рассказчица

Мы проводили много времени вместе в одном кабинете, и постепенно герр Фассбиндер стал доверять мне. Рассказал о своей жене Лизель, которая, по его словам, была такой красавицей, что облака расступались, когда она выходила на улицу. Она могла бы выбрать любого мужчину, но всем предпочла его, потому что он умел рассмешить ее. Больше всего герр Фассбиндер жалел о том, что они не успели завести детей до того, как она умерла от туберкулеза шесть лет назад. Я стала понимать, что все мы, работавшие на фабрике, начиная с меня и заканчивая самой маленькой девочкой, были как бы его детьми.

Однажды мы с герром Фассбиндером остались в кабинете вдвоем. Работа вышивальщиц на фабрике иногда приостанавливалась из-за того, что какие-то материалы не доставляли вовремя; на этот раз закончились нитки. Герр Фассбиндер ненадолго ушел, а вернулся в сильном возбуждении.

– Нам нужно больше работников, – сердито проговорил он.

Таким расстроенным я еще никогда не видела его. Впервые я испугалась его, не понимая, что мы будем делать с бо́льшим числом работниц, когда не могли занять делом даже тех девушек, которые у нас были.

На следующий день вдобавок к ста пятидесяти работницам герр Фассбиндер нанял еще пятьдесят матерей с детьми. Дети были слишком малы для выполнения какой-либо серьезной работы на фабрике, поэтому им поручили сортировать нитки по цвету. Арон привез рулоны белой ткани. Летом текстильный отдел занимался изготовлением пятидесяти шести тысяч камуфляжных костюмов для Восточного фронта, а мы будем нашивать на них эмблемы.

Занимаясь оформлением заказов, я знала, что мы не заключали контракта на выполнение этого, то есть превратились в центр дневного пребывания.

– Это не твоя проблема, – рявкнул герр Фассбиндер, когда я задала ему вопрос.

На той неделе было объявлено, что из гетто должны депортировать двадцать тысяч евреев. Председателю Румковскому удалось сократить это количество вдвое, но списки тех десяти тысяч, которые покинут гетто, нашим руководителям все равно пришлось составлять. Первыми решено было отправить цыган. За ними – преступников. Потом тех, у кого нет работы.

Среди них оказались пятьдесят матерей, которые прибыли к нам только недавно.

Что-то подсказывало мне: если бы герр Фассбиндер мог взять на свою маленькую фабрику все эти десять тысяч человек, он сделал бы это.

В первую неделю января люди, попавшие в списки, получили повестки – свадебные приглашения, так мы их называли, иронизируя. Да уж, это была вечеринка, на которой никто не хотел оказаться. Каждый день людей тысячами увозили из гетто на поездах. К этому моменту были наконец доставлены нитки, и наши новые работницы взялись вышивать эмблемы с таким энтузиазмом, будто они рождены для этого занятия.

Как-то раз вечером, когда я накрывала свою пишущую машинку пыльным чехлом, герр Фассбиндер спросил, все ли в порядке у меня дома? Впервые он поинтересовался моей жизнью за пределами этих стен. Я испуганно ответила:

– Все хорошо.

– Никто не попал в списки? – прямо спросил герр Фассбиндер.

Тут я поняла, что он знает обо мне гораздо больше, чем я о нем. Ведь в списки попали также родственники цыган, безработных и преступников, вроде Рубина.

Сделка, которую моя сестра заключила с председателем, была основательной. Бася не знала, где ее муж и жив ли он, но ее не рекомендовали к депортации из-за его проступка.

Герр Фассбиндер щелкнул выключателем. Мне был виден только его профиль в лунном свете, лившемся сквозь маленькое окошко в наш кабинет.

– Вы знаете, куда их увозят? – выпалила я, в темноте вдруг набравшись храбрости.

– Работать на польских фермах, – ответил он.

Мы молча посмотрели в глаза друг другу. Так нам сказали про Рубина много месяцев назад. По выражению моего лица герр Фассбиндер наверняка понял, что я ему не верю.

– Эта война… – Он тяжело вздохнул. – От нее нет спасения.

– Вы сказали бы то же человеку с документами? – прошептала я. – С христианскими?

Не знаю, что заставило меня открыть ему, немцу, мой самый большой секрет, о котором я не говорила даже родителям. Но что-то в этом человеке, в тех усилиях, которые он предпринял для защиты детей, даже не своих собственных, вызвало у меня мысль, что ему можно доверять.

– Если у кого-то есть христианские документы, – сказал он после долгой паузы, – я бы посоветовал этому человеку ехать в Россию и оставаться там, пока не кончится война.

В тот вечер, выйдя с работы, я расплакалась. Не потому, что знала: герр Фассбиндер прав, но я никогда не пойду на такой шаг, ведь это означает, что я брошу своих родных. Причина была в другом: когда мы закрывали свой рабочий кабинет на фабрике, в темноте, и никто не мог нас увидеть, герр Фассбиндер придержал для меня дверь, как будто я обычная молодая женщина, а не презренная еврейка.