Регентство. Людовик XV и его двор

Охотничьи кортежи эпохи молодости Людовика XV, в которых следовали все эти элегантные амазонки, являли собой сказочное зрелище. Вообразите, как прелестная графиня Тулузская, мадемуазель де Шароле, мадемуазель де Клермон, мадемуазель де Санс — все эти персонажи полотен Ван Лоо, которые благодаря ему остались для нас живыми и через сто лет после их превращенной в миф жизни, заполняющей своим благоуханием всю ту эпоху, — как все эти охотницы, не целомудренные, как Диана, а влюбленные, как Калипсо, во весь опор мчатся по лесам Рамбуйе и Венсена, Булони, Версаля и Сатори, но не в колясках, как принцесса Генриетта, г-жа де Монтеспан и мадемуазель де Лавальер, а верхом на лошадях: напудренные волосы всадниц перехвачены жемчужными и рубиновыми нитями, на голове у них маленькая треуголка, кокетливо сдвинутая на ухо, их тела облачены в стянутую у лифа амазонку с отворотами и спускающимся до самой земли шлейфом, который, однако, не скрывает маленькой ножки, подгоняющей лошадь золотой шпорой.

Впрочем, все эти охоты таили в себе определенную опасность: олени и кабаны дорого продавали свою жизнь вельможным охотникам, преследовавшим их с рогатиной в руках. На одной из таких охот был убит герцог де Мелён, любовник мадемуазель де Клермон: однако юная принцесса проявила при этом такую бесстрастность, что на другой день герцогиня Бурбонская поинтересовалась у кого-то:

— Как вы полагаете, мадемуазель де Клермон заметила, что ее любовник умер?

Затем, по возвращении с охоты, начинались вечерние застолья, веселившие умы этих двадцатипятилетних кавалеров и дам и радовавшие их желудки; ну а ночи проходили в карточной игре, золото лилось на столы сверкающим потоком, и ночи эти были еще более бурными и жаркими, чем дни. Король, подобно своему предку Генриху IV, любил играть в карты; однако Генрих IV всегда выигрывал, а Людовик XV порой оставался в проигрыше. И тогда ему приходилось прибегать к помощи г-на де Флёри. Господин де Флёри ворчал и платил, ибо полагал, что для его честолюбия намного выгоднее, чтобы король посвящал дни охоте, а ночи, даже если это будет стоить казне несколько тысяч ливров, проводил за карточным столом, чем если он начнет вмешиваться в государственные дела.

Во всех этих собраниях царила полнейшая вольность как в поведении, так и в разговоре; впрочем, такова была мода того времени, и принцесса Пфальцская и герцогиня Бургундская научили нас называть вещи их настоящими именами. На протяжении почти целого века французскому языку нисколько не приходилось завидовать в этом отношении латыни.

Вот пример подобной вольности в речах; он попался нам на глаза и, следовательно, просится на бумагу.

Однажды вечером, по возвращении с охоты, в течение которой все целый день носились по лесу, одна из дам, будучи беременной, ощутила те первые боли, какие указывают на скорое наступление родов; все кругом испугались. Дело происходило в Ла-Мюэте, так что перевезти даму в Париж не представлялось возможным, и к тому же, вероятно, не было даже времени вызвать к ней врача. Король пребывал в сильнейшей растерянности.

— Ах, Боже мой! — воскликнул он. — Но если роды вот-вот начнутся, как все говорят, то кто же возьмется их принять?

— Я, государь, — ответил Ла Пейрони, первый королевский хирург, оказавшийся рядом. — Когда-то мне доводилось принимать роды.

— Все так, — возразила мадемуазель де Шароле, — но это занятие требует практики, а вы, возможно, уже утратили навык?

— О! Не беспокойтесь, мадемуазель, — отвечал Ла Пейрони, оскорбленный тем, что его ученость подвергли сомнению. — Умение вытаскивать оттуда детей забывается ничуть не больше, чем умение вставлять их туда.

Мадемуазель де Шароле, из которой каждый год вытаскивали по ребенку, приняла эту колкость на себя и в гневе поднялась с места. Ла Пейрони, довольно встревоженный, следил за ней глазами, однако громкий смех, раздавшийся после того, как дверь за принцессой закрылась, успокоил его.

Коль скоро король рассмеялся, гнев мадемуазель де Шароле сделался бессильным.

Господин де Флёри не принимал участия ни в одном из этих увеселений; в качестве извинения он ссылался на свою старость, и Людовик XV радовался тому, что избавился таким образом от надзора человека, исполнявшего одновременно две должности: наставника и министра; но г-н де Флёри до мельчайшей подробности знал обо всем, что происходило в ближайшем окружении короля; каждый старался сделаться шпионом старого наставника, чтобы заслужить его улыбку, и графиня Тулузская прежде всех.

Поэтому г-н де Флёри ни в чем не отказывал ей.