Революция

– За то я тебя и люблю, кум! Хоть сейчас в седло! – Вилья покосился на Мартина. – Ты сказал инженеру?

– Нет пока. Вы сказали привести, я и привел. И вот он здесь.

Генерал наставил на Мартина указательный палец:

– Придется тебе тоже переодеться, дружок. Готовься, потому что пошлем тебя на север.

– Позволите спросить, генерал? Зачем?

– Затем, чтобы выполнить мой приказ.

– Само собой… А какой приказ?

– Генерал Скотт – ну, он командует войсками, стоящими выше по реке Браво, – желает заключить договор, чтобы гарантировать, что американские рудники в Чиуауа никто не тронет. А за это нам позволят ввозить из Штатов оружие и топливо для наших поездов… И поскольку твоя милость лучше всех понимает в шахтах и прочем, тут тебе и карты в руки.

– Чересчур ответственное дело… – с сомнением ответил Мартин. – Не знаю, справлюсь ли.

Взгляд Панчо Вильи стал суров.

– Нечего тут рассуждать! Сказано справиться, значит справишься. Стало быть, садись на поезд и дуй в Хуарес, а как доедешь, о каждом шаге докладывай по телеграфу… Понял? Будешь выполнять или не будешь?

– Так точно, буду, генерал!

– Вот и ладно.

Вилья потребовал еще кофе у официантов, старавшихся двигаться бесшумно. Потом спросил секретаря:

– В котором часу встреча с журналистами, Луисито?

– В пять, генерал. Встреча в отеле «Паласьо».

– Пропустить нельзя, дело важное. – Вилья не без кокетства поправил шейный платок. – Снимать будут на карточку и даже для кино, для ихнего журнала, этого, черт… не помню, как называется… «Не имейте»… «онемейте»…

– «Анимейтед уикли», – подсказал секретарь.

– Ага, оно. Когда фотографию делают, я уже научился не шевелиться, а вот когда кинокамерой, мать ее, снимают, не знаю, как себя держать. Однако же нам за это хорошо заплатят. И притом в долларах.

Мартин задумчиво слушал его. Ни шелк шейного платка, ни отлично сшитый костюм не могли скрыть, кем был и остался Панчо Вилья, – крепкая шея, плотный торс, густые усы, закрывающие верхнюю губу, непокорные курчавые волосы, беспощадные глаза, смотревшие, как дула двустволки, а в приступе ярости выносившие безмолвный смертный приговор. Мартин спросил себя, сколько своих и сколько чужих приказал расстрелять или повесить этот бывший бандит за последние три-четыре года. Тысяч пять, наверно. Точно никто не скажет. Да нет, наверняка больше.

– Мне в городе неуютно, – продолжал Вилья. – Вот ей-богу, сидел бы в сарапе у костра, да нельзя покудова еще. Золото, которое инженер и этот вот мой кум сумели сыскать и вернуть, давно уж дымом ушло. – Он взглянул на Мартина. – Ты сберег ту монетку, а?

Мартин извлек из жилетного кармана и показал ему блестящий золотистый «максимилиан». Он всегда носил его с собой, как амулет.

– Вот.

Вилья при виде золотого улыбнулся:

– Ах, красавчик! Мне бы тоже приберечь монетку для себя, а я не озаботился вовремя.

– Он всегда в вашем распоряжении.

– Да перестань, а? Ты ее сто раз отработал. – Он отхлебнул кофе, пожал плечами. – Нужны деньги, нужны, никуда не денешься… И не те, что перехватываем то там, то тут. Нужно нам три мильона песо, чтоб сломать хребет Каррансе и Обрегону. Дивизию нашу требуется обуть-одеть, людям и лошадям пить-есть надобно, чтоб поезда ходили, уголь нужен, вдовам убитых пособие выплатить. Так что решил я прищемить здешних богатеев и гачупинов. А как весь север будет наш, двинем на этих, в Веракрусе, чтоб знали, кто тут главный. – Словно вспомнив что-то, он резко обернулся к Урбине и сказал сурово: – Кстати сказать, друг ты мой Томас, надобно тебе умерить аппетиты, руки свои загребущие малость попридержать. Думать надо сперва о революции, а уж потом о своем кармане.

– Ну так ведь нельзя ж никакого барыша из войны не извлечь, – ответил тот, нимало не смутившись и как бы доверительно. – Столько лет деремся и бросать это дело вроде не собираемся.

– Да ты погляди, какой ты был и какой стал. – Вилья мотнул головой, с укором показав на пальцы Урбины, унизанные массивными золотыми перстнями. – Забыл, как я, Хеновево и ты скитались по сьерре, с голоду подыхали, угоняли скот и отстреливались от руралес?

– Такое хрен забудешь, генерал.

– А думаешь, я не хочу сидеть с семьей на каком-нибудь ранчо да скотину разводить?

Давняя дружба придала Урбине отваги:

– Ну, насколько я знаю, одним ты уже обзавелся.

От гнева на шее Вильи вздулись толстые вены.

– Да, но только я там не бываю, потому что Мексику в порядок привожу.

Урбина, однако, сохранял хладнокровие:

– Смотри, как бы поздно не было… Потому я и запасаюсь впрок. А то доживешь до старости – если, конечно, доживешь, – тут он притронулся к еще свежему шраму на лбу, – и после того, как всю жизнь провоевал, кровь за народ проливал, не нажить ни жалкой маисовой делянки, чтоб на ней ноги протянуть, когда час придет, ни мешка овса для своей кобылы.

– Ну хватит, хватит! Умерься, я говорю. Сократись. И не спеши ноги протягивать, а то, знаешь…

В устах Панчо Вильи, сопроводившего последние слова внезапной и свирепой улыбкой, они прозвучали зловеще. Еще внезапнее он грохнул кулаком по столу.