Революция

– Давай, кум, с тобою поладим, – сухо добавил он. – Умерься, и все у нас будет ладно.

И с этими словами бросил на Урбину взгляд, который не выдержала бы и змея. Мартин заметил, что тот, хоть и остался почти невозмутим, все же внезапно заморгал, словно в глаз ему попала ресница.

– Ладно, генерал, – сказал он. – Я понял.

– И хорошо, Томасито, и хорошо, что понял…

Вилья откинулся на спинку и мрачно повел глазами по лицам, словно отыскивая того, кому будет посвящено продолжение.

– А если уж зашла у нас, ребятки, речь о смерти, скажу вам, что дисциплина у нас в дивизии никуда не годится. Каждый день сообщают мне о пьяных дебошах и всяких прочих безобразиях. Вчера ночью в каком-то заведении несколько наших разошлись, повздорили… Слово за слово – и началась пальба.

– Один убитый, трое раненых, – бесстрастно уточнил секретарь.

– Это выставляет нас в дурном свете, и мне это надоело. Кроме того, не прекращаются грабежи и насилия, и жители нас боятся.

– Да эти сапатисты… – начал оправдываться Урбина.

– Голову мне не морочь, – оборвал его Вилья. – Они сапатисты, и мы тоже. – Он повернулся к Сармьенто. – С этой минуты всякого, кто будет безобразничать, – к стенке. Без суда и прения сторон.

Индеец, на лице которого не дрогнул ни один мускул, кивнул, продолжая курить. Для него расстрел, подумал Мартин, такое же естественное дело, как и для его начальника. Или еще более.

– И вот еще что… Вчера пришли ко мне с жалобой на то, что из собора Троицы уперли дарохранительницы.

– Наверняка это сапатисты.

– Чушь не мели, Томасито… Люди Сапаты верующие. Ты что, не видел, как они обвешаны ладанками, распятиями и прочей дребеденью? И вообще, вот что я тебе хочу сказать: я сам попов терпеть не могу, но церковь извольте уважать! Ясно это? Когда старухи идут к мессе, лучше их не задевать. Разозлишь их – они тебе жизнь отравят. Мы этого вдосталь нахлебались выше по реке. Короче: за святотатство – пулю в лоб безо всяких.

Сармьенто с дымящейся во рту сигарой, побалтывая в руке бокал коньяка, кивнул. Он явно был доволен, и Вилья с хохотом показал на него пальцем:

– Глядите, как этот сукин сын смеется, не смеясь! Любит людей стрелять! Индейцы никогда не смеются во всю глотку, как испанцы, или сдержанно, как мы, мексиканцы. Они смеются, как Сармьенто. Как бы про себя. Затаенно.

– Кстати, генерал, – вмешался Мартин. – У меня к вам просьба.

Мексиканец удивился:

– Что-то новенькое. Ты же никогда ничего не просил. Ну говори, посмотрим, смогу ли.

– Есть некий испанский промышленник по фамилии Ларедо. В свое время он мне помог.

– Испанский?.. Нехорошее начало, дружище… ты единственный испанец, которому я доверяю.

– Его оклеветали, и семья опасается за его жизнь. Нельзя ли выправить ему документ, вроде охранной грамоты? Чтобы какое-то время он мог жить спокойно.

– Сторонник Уэрты, небось?

– Да кто в ту пору не был сторонником Уэрты?

– А как он относится к Каррансе?

– Никак не относится. Я же говорю, он предприниматель, политикой не интересуется.

– А деньги у него есть?

– Есть сколько-то.

– Ну и ладно… Пусть твой гачупин пожертвует тридцать тысяч на революцию и спит спокойно. – Вилья взглянул на секретаря, который уже вытащил блокнот и ручку. – Займись этим, Луисито.

Тот усердно записал. Кофейные глаза снова вонзились в Мартина.

– То, что происходит в Эль-Пасо, инженер, мне до одного места. – Он стал очень серьезным. – Мне плевать с высокого дерева, признают ли Штаты и ихний президент Вильсон Конвенцию или не признают. У меня задница устроена для седла, а не для президентского кресла. Мое дело – установить справедливость для бедных, а богатых извести под корень… И чем влезать в долги к этим гринго, гораздо слаще скакать по сьерре и жевать ломоть жареного мяса. Но нужно, чтобы они продали нам боеприпасы.

Он помолчал. Руки его лежали на столе, по обе стороны от пустой чашки из-под кофе. Вот он яростно стиснул объемистые кулаки.

– Северная дивизия поставила на карту и свою судьбу, и будущее Мексики. Эти два мерзавца, Карранса и Обрегон, не уймутся, пока не доконают нас. Или мы их.

– Но ведь Сапата по-прежнему на нашей стороне, генерал, – вставил Урбина.

– Это пока. – Вилья нахмурился и пожал плечами. – Сапате важен и нужен только юг. Пойдут дела наперекосяк – уйдет туда и поминай как звали… А вот мы… а вот если мы спасуем перед этим ворьем, которое называет себя политиками, которое спит и видит, как бы захватить власть, едва лишь мы сделаем всю грязную работу и они перестанут нас бояться… вот тогда нам небо с овчинку покажется. Если не добудем оружие и деньги, с нами считаться перестанут.

Вилья поднял глаза к потолку, где виднелась дыра от пули, которую он же несколько дней назад выпустил из своего револьвера, чтобы утихомирить собравшихся.

– Жизнь наша, ребятки, это лотерея. Разве не знаете? Через два-три месяца будем то ли здесь сидеть да улиток в соусе чипотле трескать, то ли слушать, как пули свистят. И честно сказать, не знаю, что́ бы я предпочел.

Мартин промолчал. Он-то знал, в каком из двух положений хотел бы оказаться. Но вслух ничего не сказал.

14

Равнины Селайи